Контактер - [7]

Солнце припекало. Потянуло к воде, и ноги сами вынесли его к пруду. Аромат буйно цветущей сирени ударил в ноздри чем-то забытым, близким. Даже качнуло от этого запаха, память выбросила перед ним дом в облаке сирени, тоненькую женщину с черной гривкой за плечами и крохотную малышку со слегка раскосыми, как у него, черными глазами. В поселке, где жили его жена и дочь, сирень цвела люто, яростно. Видел это цветение всего две весны, потом сорвался, опять угодил в клетку, и, как вскоре выяснилось, навсегда потерял семью — от него отказались и уехали куда-то на край света, чтобы даже адреса не нашел.

Так и запечатлелась та житейская полоса будоражащим ароматом цветущей сирени и домашними запахами. Если бы не детская кроватка, к которой он бросался всякий раз, когда оттуда слышалось жалобное покряхтывание или требовательный крик, давно бы покинул этот дом, куда его прибила отчаянность. Безделушки на комоде, ковры под ногами и на стенах, мерное тиканье старинных ходиков с маятником на длинной цепочке, бумажные ромашки в пластмассовой вазе — все раздражало своей неподвижной прочностью. Тяжело, но и счастливо пришлось ему в то время. Ноги напряженно рвались в привычный бег, а сердце не отпускало, тянулось к кроватке с существом, так лихо перенявшим его облик. Подолгу стоял над девочкой в беззвучном изумлении, будто заглядывая в собственную потайную: вот, оказывается, какие у него были глаза в раннем детстве, вот как смешно дрыгал он голенькими, с нежной гладкой кожицей ножками, морщил нос и позевывал. И какое же это чудо, что он вдруг раздвоился и теперь живет не только в образе грубоватого, пропахшего табаком и чаем мужчины, но и в этом хрупком обличье безгрешного дитяти, улыбающегося каждому, кто хорошо посмотрит на него.

Жена не могла нарадоваться, наблюдая за его превращением в домовитого хозяина: помогал стирать пеленки, убирал в доме, ходил на рынок. Особенно с большой охотой прогуливал малышку. Завернув в легкое байковое одеяло, брал на руки, отвергая коляску, и, надежно прижав к себе теплое тельце, часами бродил по парку. Удивленно прислушивался: что это с ним? Все стало не главным, подчинилось одному — желанию постоянно видеть рядом крохотное созданье с чертами собственного, еще не распустившегося, не расцветшего лица. Даже от гибельной чарки отвернулся. Жена не имела над ним той власти, какая была у девочки. Но стоило ей подрасти, встать на ноги и показать малейшую независимость от отцовских рук, как его вновь захлестнул хмельной загул, толкающий на странный, экзотический промысел, уравнивающий его с банальными ворами.

Размышляя о том времени, он машинально стянул с себя одежду и не заметил, как оказался в окружении мальчишек, только что гонявших на поляне мяч.

— Гля, какой разрисованный!

— Дяденька, ты что, из-за решетки?

— А может, из Африки?

— А ну, брысь! — цыкнул он на пацанву, зажмурился и ринулся в воду. Лишь когда тело вошло в водную остуду, опомнился и пожалел, что не устоял — надо бы сдержаться, не рисковать, поскольку только что выпил в буфете вокзала рюмку коньяку. Но было поздно: кровь энергичными токами запульсировала в висках, по телу пробежала судорога.

Пистолетный выстрел произвел бы меньшее впечатление, чем телефон: зазвонил так внезапно, так спасительно, что она подскочила на стуле.

— Вас нет дома, — раздалось из детской.

Но трубка уже была в руке. Не зная, кто говорит, Стеклова собралась отбарабанить, в какую обстановку угодила, когда парень быстро вошел в комнату. На другом конце провода удивленно алекал чей-то женский голос, но она не узнавала его. Парень смотрел на нее с цепкой настороженностью, и это сдерживало.

— Слушаю, — сказала не своим голосом, невольно подчиняясь взгляду пришельца.

— Таня? Таня? — допытывалась трубка, и Стеклова наконец поняла, что это Березова. — Что случилось, Татьяна? Болеешь?

— Да.

— Что с тобой?

— Да так…

— Я чуть позже забегу. Ты свободна?

— Да! Да! — обрадовалась она и положила трубку.

— Придет? — спросил парень таким тоном, будто говорил: «Все ясно».

— Может, придет, а может, нет, — вызывающе сказала она. Разговор с подругой обнадежил и придал уверенность.

— Что будем делать дальше? — Она потянулась за сигаретами и отбросила пачку — та была пустой. — Может, наконец расстанемся? Вы отдохнули, что еще?

— Не могу же я выйти на улицу в таком непристойном виде. — Кивнул на рубашку в кровавых пятнах. — Мне бы постирать ее, высушить и зашить. А может, у вас найдется что-нибудь взамен?

Она пожалела, что совсем недавно израсходовала фланелевую рубашку мужа на половую тряпку — сунула бы сейчас, и будь здоров. Готовая на все, лишь бы этот тип скорей сматывался, проговорила, стараясь сохранить в голосе твердость:

— Снимайте, простирну. Как раз солнце с ветром, высохнет быстро.

Он послушно разделся, оставшись в майке с глубоким вырезом, и Стеклову покоробило от татуировок на его груди.

— Не обращайте внимания, — улыбнулся он. — В тех краях, откуда я, подобная живопись в моде. Но это вовсе не значит, что я не уберег от наколок душу.

— Что же это за края? — процедила она. — Где находятся? На какой планете? Впрочем, расскажете потом. — Она перехватила у него батник и поспешила в ванную.