Насыпала в тазик «Лотос», замочила рубаху. Пока она здесь, парню ничего не стоит пошарить в серванте. Как в плену. Кто знает, что ему придет в голову. Вот сейчас перешагнет она порог комнаты, а он, чего доброго, огреет чем-нибудь тяжелым по голове. Может, это не его пятна? Может, кого ухлопал? Что, если выйти на балкон и крикнуть кого-нибудь?
Стирала деловито, не спеша, оттягивая время. Возвращаться в комнату вдруг стало боязно до тошноты. «Господи, как в дурном детективе», прошептала она. Отжав рубашку, принялась за платье и Юркины штаны. Потом с тазиком в руках, точно в холодную воду, вошла в гостиную. Стараясь не выдать страха, деловито зашагала на балкон.
Парень сидел за столом и что-то писал.
— Уж не мой ли очерк дописываете? — на ходу усмехнулась она, удивленная этой мирной картиной.
— Именно так, — буркнул он, не отрываясь от стола.
«Это еще можно пережить», — подумала она. Развесила белье на веревке и перегнулась через перила. Внизу сидели две пожилые женщины с детскими колясками, на правом балконе седьмого этажа Вася Кругликов возился с телеантенной. Мирная картина слегка успокоила.
— Не обижайтесь, но очерк у вас, как столовский сухарь, — сказал парень, когда она вернулась с балкона. — Все вроде нормально, однако нет ярких деталей, глазу не за что зацепиться. По дорожке птицефермы ваша героиня идет, «как по солнечному лучу». Ах, как красиво! А не надо красивостей. Вы скажете, что не забыли упомянуть ее мозолистые ладони? И это надоело, потому что было, было, было. А вот напишите, чем она живет помимо фермы. Неужели с детского возраста лишь о том и мечтала, чтобы возиться с курами? Нет, я не спорю, этот труд важен, почетен, нужен. Но что он дает душе человека? Как удовлетворяет материальные потребности, я догадываюсь. А вот душевные? Я не об элементарном удовлетворении, которое должен приносить любой труд. Я о том, как он развивает душу человека. Двадцать лет среди куриного помета и квохтанья… Сам превратишься в курицу.
Стеклова опустилась в кресло. Тирада поразила ее циничной неожиданностью. Между тем парень продолжал:
— Вот вы пишете, что в юности она прекрасно играла в драмкружке, даже была рекомендована известным режиссером в театральный, но из-за потери слуха все сорвалось. Нашел ли дар Ольги выход в другую сферу деятельности, кроме птицефабрики?
— Работа не просто устраивает ее, а захватывает. К тому же она общественница.
— Пусть будет по-вашему. Предположим, из нее и впрямь вышла гениальная птичница. Кто в данном случае в выигрыше? Общество? Возможно. А сама Андреева?.
— Почему вы отметаете ее возможность быть счастливой?
— Да потому, что ее актерский талант на птицеферме не нужен и в прямом смысле — курам на смех.
— Разве мало людей, которых жизнь поставила совсем не на те места, о которых им мечталось в юности, к чему у них природный дар? Ну так что из этого?
— Что? А я вам скажу: пьянство, разврат, преступления, вещизм, нигилизм и прочее.
— То есть все существующие пороки?
— Большинство.
— Любопытно. Но как же Андреева? Не спилась, не стала ни преступницей, ни мещанкой.
— Значит, она устроена так, что умеет включать в себе некую защитную систему и перестраиваться на иной вид деятельности. Таких людей много, но это отнюдь не наилучший выход. Потому что стопроцентная отдача и такое же удовлетворение происходят далеко не у каждого. Вероятно, в будущем научатся легко распознавать тот вид деятельности, в котором человека ждет наибольший успех. Возьмем, к примеру, вас.
— Ну-ну, — встрепенулась она.
— Вы уверены, что журналистика ваше призвание?
— До сих пор не сомневалась. По-вашему, мой удел готовить мужу бифштексы и рожать детей?
Он скривился:
— Зачем утрировать? Речь вовсе не о женских функциях. Встряхните свою память. Кем вы хотели быть в детстве?
— Кем только не хотела!
Журналист она неплохой, печаталась и в республиканской, и даже в центральной прессе. Но ведь собиралась в медицинский… На факультет журналистики попала случайно, составляя компанию школьному другу Димке Игнатьеву. На втором курсе они оказались чужими, однако менять профессию не захотела, тем более, что все шло успешно.
— Эдак у каждого найдутся не одна, а две-три нереализованных профессии. А вы что, несостоявшийся газетчик?
— Вовсе нет. Просто заглянул в ваши бумаги и решил попробовать — вдруг получится?
Его самоуверенность начинала забавлять.
— Ну-ка, покажите, что состряпали?
Он протянул ей два листка, исписанных торопливым, бегущим почерком. «Многовато успел», — заметила она. С первых же строк узнала свой стиль, но как бы сдвинутый, спародированный. Парень явно подделывался под нее, и выходило это неуклюже. Но откуда ему известны подробности обстановки на ферме, которые у нее выпали из памяти? Под пером этого проходимца Ольга Андреева несколько ожила и даже заблистала остроумием и лукавством.
С неприязнью оттого, что вторглись не только к ней в дом, но и в ее дела, дочитала страницу.
— Ну и как?
— Писать бы вам пародии. Только вот не врублюсь, откуда все это узнали: что с транспортом постоянно нелады, и что Андреева изобретательна, что остроумничает по поводу искусственной линьки кур?
