Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма - [84]
Наряду с вертикальным недоверием в отношениях между обществом и правителями, горизонтальное недоверие снижало сплоченность общества внутри.
Люди перестают совсем доверять друг другу, работают и больше не шепчутся даже. Огромная «низовая» масса людей, поднятая теперь наверх, такого рода, что ей шептаться не о чем: ей все это: «так и надо». Другие за шопот идут в уединение, в науку молчания. Третьи научились молчать, —
записал Пришвин в дневнике[644]. Член партии Ю. А. Зарецкий в Ленинграде, опасаясь партийной чистки, покончил жизнь самоубийством в 1935 году: «Для меня ситуация недоверия становилась такой, что я уже не мог даже представить себе жизни и работы», – писал он в своем предсмертном письме[645]. Мобилизации, с их лозунгами и обещаниями, пробуждали у легковерных людей новые циклы неоправданных ожиданий, что само по себе приводило к разочарованию, особенно у взрослого поколения, пережившего НЭП и его свертывание, обещания пятилетки и последующий голод. Здесь мы видим корни цинизма, который характеризовал поколение 1970-х годов, названное Александром Зиновьевым Homo sovieticus, окончательно размывшим советскую систему изнутри. Как показали интервью, именно несоответствие между официальными декларациями и советскими реалиями мотивировали новых российских демократов для противостояния советской политической системе в 1980-х годах[646].
Теоретизируя «исследования доверия», Алексей Тихомиров указывает, что доверие является основой общественных отношений модерна, обычно ассоциируемых с демократическими западными странами. Напротив, недоверие является характерной чертой недемократических режимов и основным препятствием на пути развития демократии. Недоверие препятствует развитию взаимозависимости в обществе в целом и, как следствие, – формированию публичной сферы и гражданского общества. Доверие к другим людям является важной составляющей гражданской культуры[647]. Отношения доверия/недоверия – это двусторонняя коммуникация с участием как правительства, так и общества. В случае с Советской Россией было логично, что большевистская партия, захватив власть в результате переворота и ввергнув страну в гражданскую войну, испытывала недоверие и страх перед населением. Партия классовой борьбы вела себя как захватчик на оккупированной территории и как колонизатор в советской деревне. Как мы видим, население – по крайней мере значительная его часть – отвечало той же подозрительностью. Недоверие разрушительно и, по мнению социологов, приводит к параличу человеческой активности в социальных отношениях, эрозии социального капитала, мобилизации оборонительных установок, враждебных стереотипов и слухов, отказу от индивидуализма в поиске альтернативных идентичностей[648]. Недостаток доверия к неэффективным политическим институтам породил компенсирующую практику, когда люди, стремясь к безопасности и стабильности, полагались на персонализированные клиентелистские сетевые структуры или сотрудничество на низовом уровне, традиционно сильное в России. Тихомиров заключил: «Недоверие стало культурной средой формирования коммунистической современности»[649].
Недоверие продолжало накапливаться в общественном сознании во время обсуждения конституции, затем вновь после выборов 1937 года, которые оказались фикцией, а затем и во время репрессий[650]. Дневники и особенно интервью с советскими беженцами после войны повторяют тему недоверия и разочарования в конституции.
Конституцию 1936 года ждали с большим нетерпением. Многие считали, что пришло время перейти к реальному социализму. Все люди были за это. Но в конце концов, конституция оказалась еще одной красивой бумажкой, которая так и не была реализована. Ничего не изменилось, и люди были сильно разочарованы[651].
Однако политическое участие в обсуждении показало по крайней мере временный успех попыток режима обрести легитимность. Советские энтузиасты праздновали конституцию. Для тех, кто колебался, демократический характер конституции пробудил их надежды. Как выразился один рабочий: «Я был в основном скептически настроен, но все же я чувствовал, что, возможно, что-то изменится. Однако следует сказать, что мои надежды были слабыми»[652]. Любовь Шапорина, всегда скептически и критически настроенная, отнеслась с любопытством к новым правилам голосования и принимала участие в выборах с интересом.
Значительная часть общества, особенно те, кто находился в относительно привилегированном положении – молодые рабочие в крупных городах, – охотно приняли принципы конституции на веру. Если в достижения социализма верила какая-либо группа кроме аппаратчиков, то это была молодежь. Ленинградский рабочий М. Герасимов в 1941 году добровольно вступил в народное ополчение. В ночь с 15 на 16 июля 1941 года он написал письмо под названием «Обращение к трудящимся всего мира» и в 6 часов утра передал его политическому комиссару для публикации во фронтовой газете. В обращении он призвал зарубежных трудящихся присоединиться к советским рабочим в их борьбе против фашизма. Он гордился правами советских рабочих: «У нас система, в которой нет различий между национальностями… все имеют полные права, кто за ликвидацию эксплуататоров». Все имеют право на труд, отдых, образование и гарантию справедливости и благосостояния. «Такова наша конституция». Принадлежа к привилегированной группе молодых рабочих, он пользовался благами социализма, не подозревая о цене, заплаченной крестьянами, «бывшими» людьми и репрессированными. Он не видел противоречия между своим ограниченным миром и конституцией. Хотя его обращение было встречено начальством с сочувствием, политический комиссар не опубликовал письмо, по-видимому, поскольку призывы к международной революции противоречили новым отношениям с европейскими странами, от которых зависела военная помощь
