Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма - [82]
Однако многие требования социального обеспечения были лишены политической окраски и сосредоточены на повседневных лишениях. Они могли быть озвучены участниками, которых Сидни Верба и Норман Ни называли выразителями «приходских» или патриархальных настроений: как правило аполитичные, они охотно связываются с должностными лицами по поводу своих конкретных, зачастую личных, проблем. Когда крестьяне массово требовали социальных льгот, которыми, по их мнению, пользовались рабочие, двигателем могли быть страдания и лишения или просто зависть к более привилегированному классу. Конечно, чувство несправедливости у крестьян вызывали тяжелые условия жизни в сельской местности. Помимо объективного экономического неравенства, на требования крестьян социальных гарантий оказывали влияние психологические факторы: старый антагонизм между городом и селом, социальная зависть. Кроме того, как отметила Фицпатрик, эти требования повторяли модель вековых патриархальных отношений дворянства и крепостных крестьян. Сельчане экстраполировали старую модель отношений клиент-патрон, типичную для крепостного права на советское государство, считая естественным, что «государство несет перед ними материальные обязательства»[630].
Все эти факторы в совокупности способствовали необыкновенной популярности статей конституции о социальных пособиях. Несмотря на это, Сталин отверг их в своем заключительном докладе как не относящиеся к конституции, а скорее к текущей юридической практике. Статьи остались без изменений, требования крестьян игнорировались. Референдум не был обязывающим для организаторов; они выбирали то, что считали нужным принять в качестве поправок.
11.2. Недоверие
Предыдущие главы уже показали, что скептицизм и недоверие сопровождали почти каждую тему народного дискурса – разговоры о демократических выборах, религиозной свободе, свободе слова и другие темы. Какая бы статья конституции не обсуждалась, недоверие было главной темой, отражая массовый пессимизм в отношении улучшения жизни и заявлений властей.
Для нас не будет никакого улучшения. Свободы существуют только на бумаге;
Нет смысла обсуждать конституцию и предлагать поправки. В любом случае, они не сделают это по-нашему. Правительство работает в своих собственных интересах;
Свобода слова существует только на бумаге. Это ловушка: если вы скажете что-то неуместное, вас арестуют[631].
Всеобщее социальное недоверие было характерно для советского общества в 1920–1930-х годах. Оно явилось результатом невыполненных политических обещаний, социальной травмы гражданской войны, резких колебаний государственной политики, отсутствия безопасности и расхождений между официальными декларациями и советской реальностью. Как это сочеталось с этатистской тенденцией в политической культуре и культом лидера? «Культура недоверия» не исключает «культуру доверия», как показал А. Тихомиров[632]. Отношения между этими позициями были сложными. Легковерные полагались на государство, в то время как критически мыслящие граждане отказывались принимать новые обещания. Доверие к вождю сопровождалось недоверием к институтам власти. Социологические данные демонстрируют, что и в современном российском обществе сохраняется высокий уровень недоверия: россияне меньше всего доверяют политическим партиям, судебной системе, полиции, профсоюзам, Государственной Думе, прессе – основным институтам демократического общества – и больше всего доверяют президенту, правительству, губернаторам, ФСБ и вооруженным силам – столпам централизованного режима и авторитаризма[633].
Как свидетельствуют личные письма, политическое недоверие советских мечтателей прозвучало уже вскоре после революции и продолжало накапливаться к 1927 году. Серьезный кризис веры получил открытое выражение, когда в стране отмечалась 10-я годовщина Октябрьской революции. Отвергая официальные утверждения о достижениях социализма в СССР, значительная часть городского и сельского населения отрицала социализм как реальность или достижимую цель и открыто отказывалась защищать эти сомнительные достижения в случае войны. В 1927 году разочарование и недоверие стали главными темами общественного дискурса. Мобилизационная кампания, продвигавшая историю успеха, оказалась тогда безуспешной, поскольку большевики не смогли заручиться поддержкой населения в трансформации страны и создании новой советской идентичности[634]
