Константиновский равелин - [13]

Он покраснел и сжал кулаки. Было видно, что, распалившись, он сейчас выкладывает самое затаенное, самое сокровенное, что долго и мучительно скрывал в душе. В его глазах все уже было обречено. И незачем, значит, держаться за этот поганенькнй клочок земли, незачем зря отдавать молодые жизни. Зачем? Для кого? Хватит агитации! Может быть, еше прикажут бросаться с гранатами под танки? Нет уж! Для этого существуют противотанковые пушки. Л если нет их в равелине — не его дело! «Начальству виднее!» Ну вот, пусть и думает это начальство, как их достать!

Он все еще ждал ответа, вызывающе глядя по сторонам, спрашивая взглядом: «Ну, кто может возразить?». И тогда к нему медленно подошел сутулый Костенко и, будто выдавливая каждое слово, тихо сказал:

— Не о голове думай, хлопче, Родину спасать надо! Поймешь сердцем это — сам не захочешь отсюда уходить!

Все это было сказано так просто и убедительно, что Гусев не нашелся, что ответить. Он псе еще сжимал кулаки, по пыл пропадал на глазах, было трудно, просто невозможно, что-либо противопоставить уничтожающей логике Костенко. Это почувствовали все, и. выражая общее настроение, раздался чей-то хрнповатый бас:

— Хватит, хлопцы, болтать! Давайте-ка, пока не поздно, выроем, что туг нам положено!

Вновь раздались учащенные удары в землю,- но те-перь они были настойчивее и дружнее. Плюнув на руки п лихо сбив на затылок бескозырку, взялся за лом и Гусев. Костенко задел его за живое. Взмахи его рук стали энергичнее и ожесточеннее, но всякий раз. когда лом, наскочив на камень и жалобно звякнув, скользил

35

з

в сторону, Гусев тихо, ио злобно сквернословил, вкладывая в очередной удар всю горечь па севастопольскую землю, на судьбу и самого себя.

Нарастаюишп, вибрирующий гул в небе заставил всех поднять головы. Около десятка «юнкерсов» сомкнутым строем шли по направлению к равелину. Люди продолжали работать — уже привыкли не обращать внимания на вражеские самолеты, только Колкни, хмуро глядя из-под бровей 19а сверкающие машины с черными крестами, произнес:

— Опять, сволочи, летят калечить город!

— Там уже калечить нечего! — возразил ему кго-то из толпы, и в тот же миг головная машина, перевернувшись через крыло, словно подстреленная утка, с воем ринулась вниз. Зимский видел, как от нес отделилось несколько блеснувших в солнечных лучах шариков, и крикнул не своим, ломающимся голосом:

— Бомбы! Ложись!

Подхлестнутые его выкриком, краснофлотцы бросились на землю, вдавливаясь, вжимаясь в неглубокие, отрытые ими окопы.

Первые разрывы прозвучали оглушительно, резко. С певучим треском, будто раздирали коленкор, распороли воздух осколки. Взлетели кверху камни и земля. Тучи грязно-бурой пыли и черного дыма поднялись над равелином. Затем бомбы стали рваться по две, по три сразу, так часто, что между разрывами почти не было пауз. Но звук больше не воспринимался барабанными перепонками. Казалось, что уши забиты плотной ватой, и только в голове стоял пронзительный звон. Самолеты работали с холодной методичностью, четко и последовательно, как на учении, опорожняясь от бомб. Им никто не мешал — соседние зенитные батареи уже два дня не имели ни одного снаряда.

• Столб дыма н пыля над равелином рос, ширился, клубился, как дорогой каракуль, поднимаясь все выше и выше в небо. И вот уже солнце едва просвечивало сквозь него, превратившись в бледно-желтое пятно, размытое по краям, а самолеты все еще не прекращали бомбежки. Только сбросив около шестидесяти бомб я построчив на прощание из пулеметов, они все тем же четким строем ушли в сторону инкерманских холмов.

Медленно, будто нехотя, оседала взметенная бомбами пыль, н также медленно отходили после бомбежки люди.

Вначале осторожно приподнимали головы, еще не веря внезапно наступившей тишине, затем, ощутив на себе набросанную взрывами землю, отряхивались, широко и восторженно раскрывали глаза, изумленно переживая возможность вновь видеть, чувствовать, ощущать.

И когда Зимский так же осторожно приподнял голову н медленно, поочередно, открыл оба глаза, мир перед ним предстал таким прекрасным и желанным, каким он его не знал еще никогда. Он несколько секунд глубоко и блаженно вдыхал перегретый, обжига юти и воздух, пока до его сознания не дошло, что он слышит чей-то протяжный стон. Быстро вскочив на ноги, он бросился в ту сторону и увидел лежащего на синие залитого кровыо и разметавшего руки Костенко. Поспешно приложив ухо к его груди, он услышал частые, захлебывающиеся удары сердца и какой-то булькающий хрип. Зимский попытался приподнять раненого, но безвольное, обмякшее тело Костенко оказалось слишком тяжелым. С отчаянием смотря по сторонам, Зимский закричал:

— Эй! Сюда! Па помощь!

К нему подбежало несколько человек. Костенко взяли на руки, быстро понесли в лазарет. Впереди н сзади них несли еще несколько раненых. Остальные, окончательно оправившись, вновь приступили к работе.

В лазарете военфельдшер Усов молча и быстро сортировал раненых. Ему помогала медсестра Ланская, слегка бледная от волнения. Она понимала Усова с одного взгляда, и, если бы не бледность лица да немного дрожавшие руки, можно было бы подумать, что она занимается обыкновенным будничным делом. Увидев перепачканного кровыо Знмского, она побледнела еще больше и сделала шаг к нему, стараясь рассмотреть, куда его ранило. Поняв ее движение, Зимский поспешно проговорил: