Константиновский равелин - [12]
Окопы и траншеи рыли с таким расчетом, чтобы опоясать ими равелин со стороны суши. Земля была сухая и твердая, как металл. Гнулись, не входя в нее и на несколько сантиметров, штыковые лопаты, лом звенел и отскакивал. С нечеловеческим напряжением, в страшной жаре и пыли, отвоевывали краснофлотцы сантиметр за сантиметром глубину, и вскоре руки у многих покрылись кровавыми мозолями.
— Пехай ему черт! Рази ж это зимля? — возмущался минер Костенко* высокий сутулый краснофлотец. — Одна камеиюка! Ось на Укранни вона, як масло! Лопату встромишь — и враз по черенок!
На его замечание тотчас же отозвался Гусев, злобно и неумело ковыряющий ломом крепкий, неподдающнйся известняк:
— Копаем тут, как проклятые, а все зря! Пойдут их танки — и придется драпать в равелин. Делают все без
головы!
— Вот что! Ты бы примолк, парень! — сурово оборвал его старший краснофлотец Зимскнй, молча и упорно работавший с ним рядом. Его крепкое загорелое тело лоснилось и переливалось бугорками мускулов при каждом. даже легком движении. С черных волос грязными струйками стекал по лицу пот, и он только на секунду прекращал работу, чтобы быстрым аз махом руки вытереть лоб и глаза. Теперь, остановившись, разогнувшись и развернув плечи, он чем-то напоминал бронзовую статую землекопа и, будучи на полголовы выше Гусева, смотрел на него сверху вниз. Гусев смолчал и только, когда Зимскнй отошел в сторону напиться мутной, теплой воды, буркнул, как будто про себя, по так, чтобы слышали все остальные:
— Тоже мне, командир! Привык лизать ж... начальству!
Его слова были встречены неодобрительно. Краснофлотцы возмущенно зашумели. Поняв, что сболтнул не то, что следует, Гусев попытался смягчить сказанное:
— Да нет. ребята! И чего он, в самом деле, все время ко мне придирается? Все нс может мне .Парку простить? Так я давно ее ему уступил! Пусть пользуется моей добротой!
Кое-кто улыбнулся. Все в равелине знали о любви Знмского к медсестре Ларисе Ланской, знали также о стычке, происшедшей между Гусевым и Знмскпм полтора месяца назад.
Дело дошло до Баранова, и on вызвал их обоих к себе в кабинет. Что он там им говорил, никто не знал, но после этого Гусев разыгрывал роль «обиженного судьбой», а на вопросы товарищей саркастически отвечал:
— Со мной побеседовали, и я все осознал. В воинской части может быть только одна любовь — любовь к отцам-хоманднрам!
Сейчас воспоминание о Ларисе внесло веселое оживление. Кто-то шутливо выкрикнул:
— Что. гусь лапчатый! Хороша девка, да не но твоим зубам! Натянула она тебе нос!
Гусев, почувствовав, что уловка удалась и о его неосторожных словах забыли, отвечал с наигранной лихостью:
— По зубам не по зубам — это тебе не знать! Ты не цыган — мне в зубы не засматривал. А вот если б ты
полез, она тебе не то что нос —самого наизнанку вывернула и сказала бы, что так и было. Благо никто бы не заметил —тебя как ни выворачивай, результат один— страшнее и не выдумаешь!
Ответ понравился, и краснофлотцы дружно хохотнули. Тот, к кому относились все эти слова, медленно налился кровью, отчего его лицо с широким расплюснутым носом и оттопыренными ушами стало еще более некрасивым. Видя его смущение, краснофлотцы дружески похлопывали его по плечам, старались наперебой развить остроту:
— Не робей, Колкин! Ежели тебе в темноте знакомиться, то и за красавца сойдешь!
— Колкин! Не слушай их, дураков! Ешь перед обедом крем «Снежинка» — во как помогает!
— Говорят, ты Ларисе приснился, так она потом неделю заплаканная ходила!
Колкин стоял, тяжело отдуваясь, как пловец, выбивающийся из сил, не зная кому отвечать, проклиная самого себя за то, что первый начал этот разговор. Его выручил подошедший Зимский. Смех прекратился, с новой силой ожесточенно застучали ломы п лопаты — при Зммском, по молчаливому уговору, о Ларисе не вспоминали.
Работа пошла веселее. У многих на губах еще витала непогашенная улыбка. Сам Колкин с такой силой вгонял лом в ухающую землю, что казалось, вот-вот он согнется, как прутик, в его граблеобразных руках. Несколько минут работали молча, только слышался звон инструментов да тяжелое дыхание людей. Затем Гусев вновь нарушил молчание:
— Мне вот что, ребята, не ясно: неужели будем стоять, если он на нас всей армией двинет! Разве удержимся?
Все это было сказано беспечным тоном, но в интонации голоса чувствовался тщательно скрываемый испуг. Никто ему не ответил, хотя по лицам было видно, что Гусев со своими мыслями не одинок. Поняв это, Зимский с силой воткнул лом в землю и раздраженно сказал:
— Слушай, Гусев! Ну и надоел же ты со своим нытьем! Ты слышал, что говорил час назад капитан третьего ранга?
— Ну, слыхал! — вызывающе ответил тот, также воткнув свой лом в землю. — Дальше что?
— Что, что! — передразнил его Зимский. — Значит, плохо слушал, если спрашиваешь! Так вот я тебе напомню — была команда «Стоять насмерть!», а это значит, что не твое, дело рассуждать, сколько «он» и чего на нас двинет — армию или две! Начальство знает, что делает — ему виднее!
— Во, во! — подхватил Гусев. — «Начальство знает», «ему виднее», а другую голову мне даст начальство, если ее немцы освободят от шеи?
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.