Константин Коровин вспоминает… - [5]
Весьма любопытно воспоминание современника о первых шагах Коровина на литературном поприще за рубежом: «Он принес рассказ. Рассказ яркий, красочный, как и его живопись, но написанный так, как будто бы автор никогда в жизни ничего не писал. Фразы без начала и без конца, отдельные слова… Пришлось сильно править и рассказывать ему, почему ему правят именно так, а не иначе. Коровин слушал все замечания, которые ему делали другие писатели, другие члены редакции, все слушал и принимал к сведению. И, начав писать в семьдесят лет, быстро воспринял все, что было нужно для писания»>[30].
Вначале Коровин, по-видимому, колебался, не зная, в какой форме преподносить свои очерки: давать ли, памятуя о знаменитых «Художественных письмах» А. Н. Бенуа (печатались в дореволюционные годы в петербургской газете «Речь», а затем в Париже в газете «Последние новости»), какое-либо общее название или нет. Об этом свидетельствуют подзаголовки «Воспоминания художника», «Заметки художника», которые Коровин предпослал своим некоторым первым произведениям. Однако наличие подзаголовка, очевидно, стесняло Коровина-писателя, и впоследствии он от него отказался.
Писательская деятельность Коровина протекала очень интенсивно и с годами не ослабевала, как это обычно наблюдается у людей его возраста, а, наоборот, усиливалась. В 1929 году он напечатал один очерк, в 1930 — тринадцать, в 1931 — двадцать три, а в 1938 — уже пятьдесят три, то есть в среднем по одному в неделю. Всего за десять лет он опубликовал более 360 мемуарных очерков, рассказов, сказок, а также книгу «Шаляпин. Встречи и совместная жизнь».
Однако этим литературное наследие Коровина отнюдь не исчерпывается. Только в одном частном собрании во Франции находится, по словам его владельца, «толстая тетрадь» с рассказами об охоте и рыбной ловле, тетрадь воспоминаний о 1917 годе и рукопись «Уроки живописи и реставрации картин по Коровину». Не исключено, что неопубликованные произведения художника имеются и в других местах.
Основная часть писательского наследия Коровина относится к области мемуарной литературы: автобиографические заметки, воспоминания о художниках и деятелях искусства и литературы, в которых по своей значительности выделяются подробные записи о более чем сорокалетней дружбе с Ф. И. Шаляпиным, наконец, рассказы о поездках по России и за границей, об охоте и рыбной ловле. Помимо этого, имеется несколько сказок, былей и легенд, услышанных художником во время его странствий.
Мемуарная форма повествования придала произведениям Коровина большую убедительность и жизненность. Впрочем, высокая степень достоверности воспоминаний, как видно из комментариев, бесспорна. Автор нигде не прибегает к заведомой фальсификации фактов, хотя ошибки памяти с ним случались. В одном очерке, чувствуя, что неправильно называет фамилию, он так прямо и признается: «Извините — память стала изменять»>[31]. И хотя Коровин стремится быть максимально правдивым в своих воспоминаниях (когда-то он сказал: «Слово — величайший дар, и обращаться с ним нужно честно»>[32]), однако, помимо воли, некоторые его мемуарные очерки имеют налет идеализации дореволюционной России.
В прекраснодушных суждениях Коровина повинно то обстоятельство, что он в основном знал жизнь лишь определенного круга людей. Большей частью все это были вполне обеспеченные, зачастую весьма богатые люди, которые могли для удовлетворения своих прихотей истратить в один вечер сотни рублей.
Да и сам Коровин, живший «на пятаки» лишь в детстве и юности, став известным художником, материальной нужды в России не знал. Он, конечно, знал о беспросветной нищете, видел тяжелую жизнь народа, но близко с этим ему самому все же сталкиваться не приходилось. К тому же не в натуре Коровина было останавливаться на безотрадных сторонах жизни. Он сам признавался как-то: «Были мрачные и неудачливые встречи. Но редко. Они как-то не запоминались, выпадали из жизни». Это отразилось и на воспоминаниях Коровина. Так, знакомясь с его благодушным повествованием о миллионере М. А. Морозове, трудно представить себе, что речь идет о том самом Морозове, на фабриках которого рабочие нещадно эксплуатировались>[33].
В силу уклада своей жизни, характера и привычек художник был далек от сотрясавших Россию событий и сторонился их. Надо учитывать также, что произведения Коровина печатались в эмигрантских газетах и журналах, преподносивших своим читателям ушедшую Россию в самых розовых тонах. На потребу этим изданиям Коровин написал несколько очерков о первых годах революции, но они явно чужеродны и совершенно не согласуются с индифферентным отношением художника к общественным и политическим вопросам. По существу, единомыслия с эмиграцией, а тем более с белогвардейскими элементами, у Коровина не было, и, общаясь с русскими людьми, оказавшимися за рубежом, он чувствовал себя неприкаянно и одиноко.
Свою выдумку о «довольстве жизнью» в дореволюционной России сам же Коровин опровергает, когда переходит к конкретным воспоминаниям, в которых нередко вырисовываются неприглядные, а порой бесчеловечные и дикие стороны тогдашней жизни. Вот, например, потрясающая история об обесчещенной крестьянской девушке, которую до смерти забили отец и братья («Дом честной»). Или трагическая судьба попавшего в тяжкую беду человека, испытывающего затем страх перед людьми («Семен-каторжник»). Или рассказ о крестьянской жизни и нравах, узнав о которых В. А. Серов заметил: «А жутковатая штука <…> деревня, мужики, да и Россия» («В деревне»).
