Консервативный вызов русской культуры - Русский лик - [49]

Пишет он или не пишет - это уже сегодня не важно. Христианство у Распутина такое древнее, что все пронизано языческими мотивами. Как в кельтской цивилизации, духовно опирающейся на пять священных деревьев, так и в сакральной матерой Руси он опирается на свой "царский листвень", на дерево-символ, которое не одолеть никаким бензопилам, никаким бичам и советским опричникам.

Я помню, как Андрей Борисов, прекрасный якутский режиссер, устраивал пожар во МХАТе, поджигая этот распутинский листвень. Все погорело, листвень остался.

Это к спору о символах подлинной империи. "Буран", как советское чучело для детей, стоит в Парке культуры в Москве. Байконур запродан американцам, советские ракетчики-изобретатели уже строят новые поколения ракет на американских полигонах, все имперские пропагандисты, от Евтушенко до Айтматова, сменили империю и облепили статую Свободы. В решительную минуту к пульту управления обороной России готовы подойти лишь сакральные бородачи из казачьего войска атамана Филина или эзотерические Богодулы, выползшие из северных лагерей.

Валентину Распутину - шестьдесят лет. Счастлив он или нет в своей жизни? Он всю жизнь боролся за свой листвень, за свой очаг, за печное счастье, а его - наперекор ему - втаскивали во все имперские затеи, к пятидесятилетию присваивали звание Героя Социалистического Труда, из байкальской тиши вытягивали на пышный банкет в имперском зале. Он был пророком китежской Руси, его старухи белят печь даже накануне общего пожара, ибо это не просто печь, а крестьянский Храм, эзотерическое божество из глубин Руси, а официозная суперконформистская власть навязывала ему позолоту премий, званий и наград. Пользуясь его деликатностью, его почти насильно втягивали в десятки редколлегий, в десятки советов и президиумов. Ему бы остаться в редколлегии "Нашего современника" - своего коренного журнала, а ото всех других резко отказаться, но шлейф тянется и тянется. Вот только что в совершенно новом журнале "Мир Севера" он как член редколлегии соседствует с приветственным словом президента Ельцина. Небось, Валентин Григорьевич и не догадывается о таком соседстве. Его втягивает в свои игры как системная власть, так и системная оппозиция. Вот уже скоро Строев сольется в объятиях с Черномырдиным и Зюгановым, и в их строго очерченный системный круг попадает Валентин Распутин. Его делала системным советская власть: лауреатом абсолютно всех премий, Героем, секретарем и прочая. Его делала системным и антисоветская власть: он сидел на совещаниях у Лужкова, был членом президентского совета у Горбачева...

Но, как древний тунгус, он останавливался иногда посреди Москвы и пел свою родовую песню. Он ускользал от системности и шел дальше распутинской звериной поступью... То ли это был медведь, недобитый Черномырдиным, то ли уссурийский тигр, то ли гордый волк, сбирающий сородичей... Его обвиняли в антиурбанизме, по сути - в антигосударственности, и справа и слева, а его государственность оказывалась древнее и сакральнее слабой атеистической государственности чиновников, разбежавшихся ныне по всем краям света.

Я бывал у Валентина на даче, в небольшой избе, где он писал свои очерки о Сибири, сиживал в его иркутской квартире, откуда унес в подарок юбилейный томик Пушкина, выпущенный в эмиграции в 1937 году, ездил с ним по Карелии, по Якутии. В нем начисто отсутствует официозная системность, он легко соскребает с себя позолоту, но по-крестьянски не стесняется использовать ее для помощи ближнему, для утверждения своей гражданской позиции.

Кто только ни старался его сломить, укротить, приручить, но за ним стояла и стоит та, вечная, все еще могучая Русь.

Официальная Россия: то Николая Второго и офранцузившегося дворянства, то Ленина и картаво говорящих комиссаров, то Горбачева и болтунов-демократов, - при всей внешней государственности легко предает и нацию, и государство. Стоящая за Распутиным глубинная Русь, уже сотни лет отлученная от внешней государственности, каждый раз эту государственность и спасала: во времена смуты вместе с Мининым, в первую Отечественную войну с Платоном Каратаевым и партизанами Дениса Давыдова. Вытягивала она и Советскую Россию, брала Берлин и вновь оказывалась задвинутой в угол. Никакой правитель не хотел видеть национальной русской альтернативы. Матера тонула, тонула и Настена, умирали старухи, и негде их уже хоронить...

Тема смерти - одна из главных у Валентина Распутина. И смерть каждый раз не случайна, целый карнавал смерти, пляска смерти. Но языческий культ деревьев и домашнего очага у Валентина Распутина уже врастает в христианскую мистику.

И это уже иной обряд, это уже - поминальная молитва.

А что дальше? Каждому писателю дано свое видение мира. Распутин чужд иронии, он изначально серьезен, и потому абсолютно не вписывается в нынешнюю постмодернистскую игровую пародийную ситуацию. Уже двадцать лет назад в "Живи и помни" и в "Прощании с Матерой" он описал свой "конец истории". Никто за эти десятилетия ничего к его версии не добавил. Он предложил и свой выход - национальную альтернативу.