Консервативная революция в германии 1918-1932 - [43]

Тот, кто мыслит психологическими категориями, подобную двойственность воспринимает как человеческую коллизию: человек хотел бы избавиться от себя самого, но не в состоянии высвободиться. Коллизия в христианской интерпретации обращена наружу: христианский Бог окутывает человека.

Это соответствует смыслу описанного нами движения, а потому в нём можно увидеть объективный процесс. В то же самое время это не только терпящая неудачу попытка отрыва от христианского Бога, но отделение нового века от христианского века; нового -от «бывшего». Видятся два тысячелетия представлений о высящемся над миром божестве, которое основательно крошит развитие событий на мелкие пункты. На их место приходит образ дохристианского божества, которое не находится «вне мира». В томике Ницше мы наталкиваемся на такой отрывок; «Тот, кто не верит в круговорот космоса, должен верить в произвольного Бога...». Умерший христианский Бог, но не «Бог» вообще — для Ницше это возвращение горячо ожидаемого им «Диониса». Ницше находится на высшей точке и взирает вдаль на расположенную внизу старо-новую землю. Переход из христианского в новый век не обошелся без шрамов. Боль перехода кричит во всех произведениях Ницше: она возникает в первых работах и распространяется по книгам времени заката. Прежде чем принять Новый век, он вынужден разрушать сам себя. В некоторой степени это чувствуется в одном месте из предисловия к «Воле к власти» — работы, которая останется, наверное, самым броским вызовом времени междуцарствия: «То, о чем я повествую, это история ближайших двух столетий. Я описываю то, что надвигается, что теперь уже не может прийти в ином виде: появление нигилизма. Эту историю можно теперь уже рассказать, ибо сама необходимость приложила здесь свою руку к делу. Это будущее говорит уже в сотне признаков, это судьба повсюду возвещает о себе, к этой музыке будущего уже чутко прислушиваются все уши. Вся наша европейская культура уже с давних пор движется в какой-то пытке напряжения, растущей из столетия в столетие, и как бы направляется к катастрофе: беспокойно, насильственно, порывисто; подобно потоку, стремящемуся к своему исходу , не задумываясь, боясь задумываться».

С этого времени слово «нигилизм» вошло в обиход. Оно оказалось в словарном запасе повседневной политической борьбы, а сегодня относится к категории тех слов, которые, несмотря на их значимость, не решаются использовать, так как они были изувечены до совершенной неузнаваемости. Оно стало тем словом, которое можно использовать в качестве ярлыка, чтобы повесить на любого противника. Оно проявляется после первых этапов христианской теологии, когда в 1799 году Ф. Якоби впервые употребил его в философской лексике как форму крайнего отрицания^{19. В политической лексике «нигилизм» оказался как обозначение социал-революционных анархистов XIX века, данное им их противниками; Базаров, главный герой романа Тургенева «Отцы и дети», сам заявляет о себе как о нигилисте. Однако в данном случае подразумевалось, прежде всего, отрицание определенной формы государственного правления и формы общественного устройства. Только после Ницше слово стало обозначать разрушение окружающей реальности. Общемировое распространение слово находит в форме политического лозунга, но все-таки в первую очередь как название книги Раушнинга «Революция нигилизма», под которым подразумевается нечто гораздо большее, нежели просто национал-социализм.}

Герман Голдшмидт дал этому понятию следующее определение: «Под нигилизмом нужно понимать: веру и признание того, что за всем религиозным содержанием, всем познанием и ценностями не кроется Ничего, а также воля не приписывать Ничему религию и познание». Но это определение ценно не столько для нас, сколько для философии. Оно не открывает нигилизм во всей его широте, в которой он проявляется как религиозное явление, но не через усилие воли, а как неизбежное свойство. В вульгарном изложении «нигилист» считается злодеем, который проникает в невредимое здание, чтобы уничтожить его. Напротив, сам нигилист воспринимает себя как исключительно честного человека, который решили заявить другому, что тот живет отнюдь не в идеальном доме, а существует в полуразрушенном здании, среди развалин и гниющих обломков, которые надлежит полностью устранить, чтобы высвободить место для нового строительства. Сам нигилист видит себя как верующий в неверующие времена. То, что внешний мир продолжает выдавать за веру, на самом деле является просто привычкой, лицемерием, за которым скрыт страх взглянуть на действительность.

Именно поэтому нигилист может восприниматься как верующий человек, так как он готов принять разрушение во всём его тотальном объеме. Поскольку он знает, что нельзя уклониться от разрушения, а надо погрузиться в самую сердцевину его и пройти насквозь. И это потому, что он предвидит или знает, что по ту строну пустыни находится благодатный край. Любой нигилизм вынуждено ограничен, так как любая форма жизни или даже самоубийство предполагает оценку, безусловный нигилизм не может быть исполнен, только что в форме решения сугубо отвлеченных задач-головоломок или же в форме глубокого психического расстройства. Таким образом, становится понятным проявленное право, которое нигилизм в то же самое время должен превзойти. Подобная двойственность встречается уже в предисловии к «Воле к власти», Ницше говорит о «противоборствующем движении»: «