Конные и пешие - [46]

— Только не бросай трубку, — предупредил он.

Анне стало смешно — все-таки она его здорово приручила, ответила снисходительно:

— Ну говори.

— Сначала скажи: мой сын здоров?

— Мой здоров, — ответила она.

Виталий уловил эту насмешку.

— Я хочу тебе сообщить, чего ты еще знать не можешь. Вчера вечером объявили результаты выборов в академию. Твой шеф Ворвань прошел в членкоры…

Этого все ждали в лаборатории, в институте, но ходили слухи, что у Ворваня достаточно противников и он может не набрать нужных голосов; впрочем, перед выборами всегда ходят подобные слухи. И все же многие волновались: если Ворвань потерпит поражение, это неизбежно отразится на работе лаборатории, принизит ее значение, в то время как факт избрания членкором завлаба возвышает и тех, кто с ним трудится, это вроде бы еще одно признание их тяжкого дела.

— Спасибо, это хорошие новости.

— Может быть, — неопределенно ответил Виталий.

Этот ответ сразу насторожил: Анна знала — Суржиков-старший покровительствовал Ворваню, предлагал ему перейти в его институт, и когда от Виталия исходили угрозы в ее адрес, то имелось в виду именно это обстоятельство.

— Что ты этим хочешь сказать? — спросила она.

— Пока ничего. Жизнь покажет…

— А ну-ка выкладывай, что у тебя на уме.

— Для этого нам надо встретиться.

Анне опять стало смешно, вот она и попалась; столько отбивалась от Виталия, чего он только не предпринимал — она не вступала с ним ни в какие переговоры, а тут стоило ему задеть чисто деловую струнку, и у нее неизбежно появился интерес.

— Ты сам знаешь: я на это не пойду.

— Ну, если я тебя очень попрошу… очень… — Ей показалось, что у него даже дрогнул голос. Это было нечто новое, прежде Виталий никогда так не говорил, он всегда был упрям и непреклонен, не признавал даже малой толики поражения, именно этой чертой характера она прежде так умела пользоваться. Но чтобы в его голосе пробились жалобные нотки! С ним явно что-то происходило.

— Если очень попросишь… Может быть, — нерешительно ответила Анна.

— Да, очень попрошу… Я бы хотел к тебе, если можно, прийти сейчас. — И тут же поспешно добавил: — Ты не бойся, тебе ничто не угрожает. Ведь твоя мама наверняка дома.

— Ну что ж, приходи, — согласилась она.

Потом она размышляла об этом разговоре. Видимо, Николай Евгеньевич Суржиков не очень-то доволен избранием Ворваня, ведь тот теперь вроде бы и не нуждается в его покровительстве, да и Кирилл Трофимович может стать соперником Суржикову-старшему, а то, что отец Виталия всюду говорил о заслугах Ворваня, — это еще ничего не значит, он мог проголосовать и против него, надеясь, что и другие так же проголосуют. Уж в чем, в чем, а в подобных ситуациях Аня давно разобралась…

Суржиков-младший затосковал. Прежде он не знал, что это такое, даже в отрочестве, когда кое-кто из мальчишек в классе, пройдя через первые уроки разочарования, изображал этакую личность, несущую в себе «мировую скорбь». Он смеялся над этим, а позднее такие люди для него вообще не существовали, он избегал общения с ними, хныкающие зануды его раздражали, и он твердо знал: тоскующий человек или неудачник, который играет в дешевые игры, втайне надеясь, что его пожалеют и кинут подачку для облегчения жизни, или тот, кто не способен постоять за себя, попросту слабак, а такие всегда были вне поля его интересов. Виталий не прощал этого и женщинам, сходился с ними быстро, был напорист, умел играть роль обещающего, ничего не обещая, и знал, что женщины более чем мужчины подвержены самообману, он видел — многие из них не верили ему, но шли за ним, уговаривая себя, что, может быть, и он на самом деле даст им то, что не сумели другие. Виталию быстро надоедало общение с ними, особенно с теми, кто любил в мечтательной туманности создавать иллюзорные картины будущего; он давно разобрался: такого рода уходы в несбыточность — удел слабых и никчемных, не способных ничего сотворить для себя и потому получающих усладу в грезах.

За Аню, как ему казалось, он боролся несколько лет, и это ему нравилось: он видел в ней силу и независимость. Ему нравилось, как они жили, чувствовал себя при ней свободным человеком, не очень-то уж обремененным семейными обязанностями, их стычки всегда кончались согласием. Аня могла дать и дельный совет. У них всегда находилась рабочая тема, которую можно было обсудить; все шло по четкому, точно определенному пути, и вдруг…

Однажды у них в институте Виталий слушал лекцию психолога, тот как раз говорил, что подлинные чувства могут возникнуть лишь под влиянием разумного, причем бросил при этом довольно эффектную фразу: когда, мол, говорят, что страсть сильнее рассудка и не подчиняется ему, то нужно бы добавлять: если рассудок слаб. Виталий был с этим согласен, хотя в аудитории и возник довольно острый спор. Да черт с ним, с лектором, не в этом дело. То, что он похаживал к этой белобрысой кошке, не переходило границ мужской шалости, и если уж так случилось, что Аня засекла его, то вполне достаточно было бы его раскаяния, если уж идти по линии разумного.

Сначала он подумал: Аня решила его проучить, чтобы потом крепко держать в руках, он поверил в это; конечно же, Ане нужно было укрепить свои позиции, а если она сдастся сразу, то мало что выиграет.