Конные и пешие - [37]

— Ну и ну! Да ты красавица!

И тогда она обрадовалась, что он так внезапно пришел, не звонил, а вот взял и ввалился в квартиру, и если бы он не пришел, она бы, наверное, тихо умерла на кухне, как умирают путники, сбившиеся в тайге с пути, обессиленно прислонясь к комлю промерзшего дерева. Она сидела на кухне и чувствовала только одно — в ней угасает жизнь, и ничего ей не хотелось, лишь бы быстрее все кончилось. Но когда она увидела Сережу, то поняла: это неправда, это самообман, и наперекор всему надо жить, не поддаваться смерти… Она уже видела много смертей — на рудниках замерзали даже на улицах не привыкшие к морозам, приехавшие на работы жители азиатских степей, другие гибли из-за своей неумелости в штольнях и на разрезах во время взрывов… На войне люди погибают не только в бою, но и вдали от него, погибают от крутого жизненного поворота, не сумев приспособиться к новому укладу, который убивает не менее жестоко, чем пуля или осколок. Смерть становится бытом, она ждет человека повсеместно, война — ее пир, ее мрачное торжество, она заглядывает в лицо каждому: ребенку, молодой женщине, полному жизненных сил мужчине, она хочет всеобщего признания, чтобы быть привычной и в то же время властвовать над всем, она и есть ведущая сила зла, выпущенная на волю для беспредельного разгула. Будь проклята навсегда война! Будь многажды проклята!..

Сережа открывал пакеты, вываливал на стол какие-то пирожки, колбасы, открывал бутылку водки.

— Так в чем же вы победили? — спросила Вера Степановна.

Она словно только сейчас всплыла из тяжкой мути своих мыслей на поверхность и попыталась вздохнуть, освобождаясь от дремучего оцепенения.

— Дают технику… Много техники. Дают метростроевцев. Это тебе не шуточки. Это зубры, львы. У них опыт. Теперь так развернемся, Верочка, столько боксита погоним! Будет алюминий, черт возьми, будет! Жаль, что ты не горный инженер. А то бы мы там еще вместе потрубили. Есть за что выпить!

Сережа весь светился радостью, от него веяло силой, он непринужденно обнял ее, прижал к груди, обтянутой серым колючим свитером, и она, почувствовав эту силу, понимая, что только в Сереже найти может сейчас защиту от той погибели, что еще тенью держалась в ней, прильнула к нему в своей беспомощности. Он приподнял ее и непринужденно, словно это было у них много раз, крепко поцеловал в губы, тут же усадил на стул, плеснул водки в стакан, чокнулся и сказал:

— Выпьем, черт возьми, за жизнь!

Ничего лучшего и придумать было нельзя, и она охотно выпила. С ней происходило в какое-то мгновение нечто странное: ей мнилось, что рядом не Сережа, а Володя, и возникали видения — то ли мираж, то ли частицы снов.

Она уносилась в Забайкалье, под ослепительное, без единого облачка небо, под которым сверкали пронзительной белизной вершины Саянских хребтов; горел костер неподалеку от бурятской бревенчатой юрты, пламя вздымалось вверх, не давая дыма, было прозрачным, и сквозь эту огненную прозрачность Вера Степановна увидела небритое смеющееся лицо Володи; он был худ, в драных ботинках, перевязанных проволокой. «Господи, как же ты меня нашел?» Потом он ел, обжигаясь, большие, с ладонь, пельмени-позы, которые наварил неторопливый монгол с добрым скуластым лицом, и рассказывал, что строил мост под Иркутском, узнал из ее письма, что она в этих краях, пошел к ней без ружья, без проводника, но почему-то всюду ему попадались люди, они указывали ему путь, и он шел, пока не добрался до этой бревенчатой юрты, да он и знал, что доберется.

Она верила: Володя мог ее найти где угодно, в какую бы глушь она ни забралась; он был не просто скитальцем, он был настоящим поисковиком.

А потом Самарканд; они покупали лепешки на базаре, неподвижно сидели в халатах и чалмах невозмутимые узбеки на солнцепеке, древние, как камни, они воспринимали только глубины своего внутреннего мира, даже бровью не повели, когда она вскрикнула на весь базар, увидев похожего на дервиша, до костей прокаленного солнцем, с палкой и котомкой Володю, только полосатая футболка под азиатским халатом и набок надетая тюбетейка и еще до неприличия смеющиеся глаза разрушали облик дервиша, как бы в нищенстве бродившего по аулам.

Это было странно и необъяснимо — быть рядом с Сережей, а видеть Володю, слышать его голос, его дыхание, и ничего с этим нельзя было поделать. Рядом с ней был сильный, мускулистый человек, но в то же время это был не он, а другой, что навсегда отвоевал себе место в душе ее, и эта февральская ночь так и осталась в ее памяти, как последняя, прощальная встреча с Володей. Потом, когда прошли годы, она думала: расскажи об этом кому-нибудь, и тот наверняка ужаснется, увидев в этом ложь, но она знала — никакой лжи не было, а маленькая, но все же уверенная победа духа над смертью, вот что это было…

На следующий день возникло непреклонное решение: она едет на фронт, у нее нет другого выхода, она должна быть там, воевать против тех, кто убил Володю… Через какой ужас она прошла! Она, привыкшая к скитаниям, ночевкам на земле у костра, и то поначалу содрогнулась — в какой попала ад. Ей хотелось быть убитой, но того, кто этого хочет, почему-то минует смерть…