Конные и пешие - [36]

— А ты фантазерочка, Вера! Я понимаю… Понимаю. Малахитовая шкатулка. Хозяйка Медной горы. Бажовские сказки…

— Сказы, — поправила она.

— Ну, пусть сказы. Какая разница? А у нас реальность жизни, и нужен план… Кто этими твоими камушками будет заниматься? Не наши это заботы, нет, не наши. У других об этом голова должна болеть.

Она смотрела на него и неожиданно совсем по-девчоночьи сказала:

— А ты дурак, Сережа.

Лютиков расхохотался и хохотал долго, пока не выступили слезы.

— Узнаю, узнаю! говорил он. — Колючая женщина. А я ведь любил таких…

Она не дала ему договорить, встала и ушла. Это было в начале шестидесятых, а тогда, в войну, Лютиков был совсем иным.

Он в Красной Шапочке на нее поглядывал, в столовой подсаживался рядом, всегда веселый, здоровый, краснолицый, как индеец, с белыми бровями и зеленым блеском в быстрых глазах. И когда она собралась в Москву, потому что все ее дела в этих местах были закончены и нужно было получать новое задание, Сережа сказал, что тоже едет в столицу вместе с другими начальниками, их вызывают в Государственный Комитет Обороны, там хотят знать подробно, какие у этого месторождения перспективы и какая нужна помощь; так что если она хочет поехать с ними, то он может договориться. Вера Степановна обрадовалась, потому что это означало — без особых трудностей доберется до Москвы. Ехали до Свердловска поездом в специальном вагоне, все начальники оделись по-парадному: в теплые шинели и белые бурки с желтыми кожаными носками и такой же отделкой; на рудниках они в этой обуви не ходили, там снег был бурым от бокситов. Среди этих хорошо одетых людей Вера Степановна выглядела просто замарашкой в своем затертом полушубке и пимах с двойной подшивкой на подошвах; ее угощали кофе, твердокопченой колбасой, рыбой.

В Свердловске на вокзале их ждала машина. Вера Степановна думала, что они задержатся в городе хоть на несколько часов, тогда бы она смогла заскочить к родителям и к Ферсману в институт, который был сюда эвакуирован, но их сразу же повезли на аэродром, и едва все вошли в самолет, как он сразу же пошел на взлет. В самолете было холодно, даже в полушубке Веру Степановну пробирало, и так качало, что порой казалось — они летят к чертям собачьим и обязательно врежутся в заснеженную землю. Сережа сидел рядом, держал ее за руку и, когда наконец приземлились, весело сказал:

— Ну, вот и столица, прекрасно долетели.

Тут их тоже ждали машины. Сережа втолкнул Веру Степановну в одну из них, только спросил, где ее высадить, и они помчались по Москве. Когда она вылезла со своим огромным, неудобным чемоданом, он успел крикнуть, что будет звонить, и умчался. Только снег завихрился за колесами, черный лимузин растаял в сине-белых сумерках.

В своей пустой и холодной квартире она прежде всего включила электрическую плитку, чтобы хоть как-то нагреть стылый воздух, потом пошла в ванную, растопила черную колонку березовыми чурбачками, которые хранились здесь еще с лета прошлого года; нагрев воду, долго мылась, с наслаждением скребла тело мочалкой, пока оно не стало алым, долго вытирала полотенцем волосы, причесывалась. Только после этого взглянула на себя в зеркало и подумала: какая она сейчас красивая, просто удивительно даже, до чего красивая. Заварила себе чаю, пила и читала почту, первым, конечно же, письмо от Володи Кондрашева, где он сообщал, что, как только появился в Москве, сразу же пошел в военкомат и записался в народное ополчение. Еще он писал, как любит ее и всегда будет любить. Прочтя все это, напившись чаю, она почувствовала себя сказочно счастливой, молодой, и ей показалось, что, уж коль она вернулась в Москву, с ней должно случиться нечто совершенно необыкновенное, какое-то чудо, которого она тайно ждала всю свою жизнь, только никому не признавалась в ожидании.

На другой день Вера Степановна долго ходила по улицам Москвы, заснеженной, хмурой от военных забот и тягот, но ей все равно нравился этот город с неутихающей толкотней у станций метро, со спешащими людьми на тротуарах, звоном трамваев, движением автомобилей; она плыла по нему, словно рыба, попавшая в родную среду обитания, и жадно глотала горький, влажный воздух.

Вере Степановне сказали, чтобы она явилась в ведомство через два дня, сказали, что довольны ее отчетами, пусть она пока отдохнет, а там решат, куда теперь ее отправить. А дальше…

Пришел тот рыженький солдат и сообщил о гибели Володи. Он ушел, Вера Степановна просидела несколько часов неподвижно на кухне, пока не раздался требовательный звонок в прихожей; звонок был старый, на пружине и звенел с треском, словно у него все внутри проржавело. Она пошла открывать, не включая света, спросила:

— Кто?

И в ответ услышала веселый голос Сережи:

— Победители!

Она впустила его, Сережа споткнулся о порог, сказал:

— Ну и темнотища! Почему света нет?

— Я пойду опущу маскировку. А ты раздевайся тут и проходи.

В комнате Вера Степановна опустила черную штору, закрепила ее углы, чтобы свет не просочился на улицу, и только после этого включила электрическую лампочку.

Сережа ворвался в комнату с пакетами в руках и, увидев ее, замер.