Конные и пешие - [26]

Он оставил Сытина в номере, приказал ему выспаться, отлежаться, а через три часа к стану в сопровождении главного инженера подошел Широков. Алексей и словом не обмолвился о Сытине, дал Широкову чертежи, сказал, что нужно сделать, объяснил: если закончит работу за три дня, не такую уж и большую работу, то получит хорошие премиальные, группа выделит из своих, Ничто не дрогнуло в лице Широкова, он слушал, пощипывая длинными пальцами бородку, сказал:

— Ну что ж, приказ есть приказ…

Четырнадцать часов они не выходили из цеха, потом поехали в гостиницу отдохнуть, принять душ, а через шесть часов снова были в цехе. Теперь уже с Широковым трудилась целая артель — кроме него, еще четверо… Дело вроде было простое, УВМ работала в роли советчика, подавала на пульт данные об оптимальных режимах обжатия полос, но Сытин нашел, что три машины, обслуживающие стан, неточно отлажены, работают не синхронно, а отсюда множество всяких бед… Алексей плохо в этом разбирался, но знал — Сытин наткнулся на загадку, но, как ее разгадать, знал только Сытин, он сам придумал, как найти надежный выход, но не довел дело до конца. Надо отдать должное и ребятам Широкова: работали они уверенно, выдюжили еще двенадцать часов, не раз гоняли стан на холостом ходу. На третьи сутки черный от работы и недосыпания Широков подошел к Алексею, пощипал длинными пальцами бородку, усмешливо сказал:

— Пробуем, начальник. Задавай.

Собралась у стана вся группа Алексея, другие рабочие цеха; ведь пошли слухи: мол, заводские заспорили с приезжими, что дадут им сто очков вперед, это чем-то напоминало давние сказы о местных умельцах и пришлых высокомерных мастерах, которым умельцы наверняка собьют спесь, хотя на самом деле все было иначе… Кран подал полосу, стальной лист задали, пустили стан сначала на малых оборотах, полоса пошла, ребята Широкова победно поглядывали на Алексея, но сам Широков стоял в нервном напряжении; кивнул вальцовщику: давай, мол, на полную катушку… Сразу же завыла аварийная система, полоса забурилась, затрещала, металл покорежило, осколок его упал к ногам Алексея, а из-под стана вырвался клуб дыма.

Кто-то крикнул в отчаянии:

— Да вы что, гады? Кабельная галерея загорится!

Мгновенно все вырубили, огонь загасили.

Алексей даже не взглянул на Широкова, сказал:

— Ладно, отдых… Через шесть часов собираемся, будем все сначала разматывать…

Он шел неторопливо из цеха со своими ребятами и слышал, как местные, стоявшие у стана, костерили Широкова на чем свет стоит, орали: теперь вот из-за него и премии не будет, и, глядишь, из зарплаты вычтут…

Сытин и впрямь в эти дни отоспался, отдохнул, опухоль на щеке спала: Алексей все рассказал ему, предложил:

— Ты все-таки возьми Широкова к себе. Ему тут жить. Пусть он рядом с тобой повозится.

Сытин побледнел, сказал:

— Алеша, я все сделаю… все сам… Только чтобы его рядом не было. Он же фашист. Я не могу с такими…

Вот в этот день и приехал отец. Алексей застал его у себя в полулюксе. Петр Сергеевич лежал на диване, читал газету, увидев Алексея, рассмеялся:

— Ну, хорош, ну, хорош! Состязание устраиваешь. Тут у меня директор час торчал, выл, как от зубной боли.

— Да все будет нормально, отец. Только я сейчас сполоснусь, мы и поговорим.

Отец ждал его, сидя за столом, уставленным тарелками с домашней едой: мать напекла пирожков, прислала колбасы, московского хлеба, красивых яблок. Отец сидел, расстегнув ворот белой рубахи, открывалась жилистая, в морщинах, но розовая шея, усы были аккуратно подстрижены, волосы причесаны, но, как всегда, топорщилась седая прядь.

— Да знаю я, все знаю, — говорил Петр Сергеевич. — Злоба человеческая обретает разные формы. Может рядиться и в зависть, или сама зависть может становиться причиной злобы. Но зачем было устраивать этот театр? Ведь цена-то спектаклю дорогая.

— А как их еще можно было убедить, что мы тут не зря хлеб едим?

— Они это знают, Алеша.

— Как видишь, не все.

— Я ведь справки-то об этом Широкове навел. Он в лидерах среди инженерной братии давно ходит. Есть такие мальчики нынче, чтобы у них все под каблуком были. Впрочем, и раньше они встречались. Я вот слышал недавно от одного такого: мол, порядка у нас нет, вся телега расшаталась, все трещит. А почему? Страха не стало. А порядок можно навести одним путем: чтоб народ боялся. Всего боялся. Работу потерять, зарплату, а то и свободу. Страх, мол, такая сила, что она любые горы свернет. Убежденно так говорил. А я ведь, Алеша, испуганных навидался. Нет ничего отвратительнее страха. Человека начинает заботить только одно: чтобы не усилились страдания, чтобы не было больше потерь, — и взгляд его обращен только на себя, только на себя…

Пока отец говорил, Алексей сообразил: отец хоть и журит его, но где-то в глубине души считает — найден верный ход с этим Широковым, этот местный лидер проиграл. Прошло несколько дней. Алексей узнал: Широков увольняется с завода. Но не это было главным в тот приезд отца, нет, совсем не это. Они легли рано, в номере было две кровати, отец рассказал, что директор звал его в главковскую квартиру, но он решительно заявил, что переночует с сыном. Завтра надо было чуть свет вставать, и на сон-то оставалось всего ничего; Алексей забыл задернуть шторы, лунный свет обильно тек в комнату, освещал отца. Тот лежал, запрокинув руки за голову.