Конные и пешие - [15]

— Который?

— Самый верхний, у куста справа.

— Почему он там застрял?

— Нас прикрывал, — ответила она и чуть не скрипнула зубами. — Если бы эта сволочь старшой кинул нам хотя бы взвод, мы бы там зацепились.

— Ну а что нужно было твоему Селезню?

— За мной пришел.

— Не мог никого послать?

— Не мог.

Валдайский уловил в ее ответе вызов, понял: тут не так просто, на войне какие только отношения не завязываются, и еще он понял — надо этого Селезня вытаскивать с высотки да побыстрее, пока не начало светать. Он понимал, чем это грозило ему: только что новая дивизия заняла оборону, немцы об этом ничего не ведают, стоит попасть к ним хоть одному раненому бойцу, и он, Валдайский, загремит под трибунал, разрешения ему на вылазку никто не давал.

— Из твоего взвода кто-нибудь остался?

— Двое, — ответила Вера Степановна. — Один ранен, а второй… Не потянет второй.

— Ясно, — кивнул он.

Теперь Валдайский твердо знал, что придется ползти самому: Германов в случае чего прикроет, но одному все же тяжело, нужно хоть два человека в помощь.

Они зашли в землянку к Германову, Петр снял трубку, позвонил в соседнюю роту, сказал:

— Через полчаса по команде Германова постреляйте у себя. Пошумите покрепче. Можно и минометы. Мне нужно, чтобы вы их отвлекли, пока я тут ковыряюсь… Все понятно?

Он опустил трубку, капитан Германов деловито спросил:

— Кого из солдат дать?

— Двоих попроворней.

И тогда сказала Скворцова:

— Я вас поведу. Я там каждую ложбинку знаю. Ну, что ты на меня таращишься? — прикрикнула она. — Я ведь тут все исползала. Ясно?

Она говорила зло, будто Валдайский ей пытался возражать, но он не стал с ней спорить, кивнул: мол, согласен.

А через полчаса они вчетвером уже ползли к высотке: едва спустились в небольшой овраг, как слева застучал пулемет, потом второй, разорвались мины, сразу же с немецкой стороны взвились ракеты, но свет их не достигал высотки. Скворцова проворно ползла вдоль низких кустов, торчащих из-под снега, он двигался за ней и думал: если даже все сойдет хорошо, ему держать ответ перед начальством за эту вот стрельбу; наверное, уже сейчас в его землянке зуммерит телефон от командира полка или начальника штаба, и они орут телефонисту: «Валдайского!.. Что у вас происходит?!», — а телефонист ни черта не знает, как не знают и другие. Он едва успевал за Верой, она ползла, петляя, как ящерица, и Валдайский слышал тяжелое дыхание солдат, старавшихся не отстать от них. Он уже различал труп Селезня, как сверху ударила автоматная очередь, колючий снег, взбитый пулями, оцарапал лоб. Скворцова лежала неподвижно, он подумал — ее задело, быстро подполз к ней; она смотрела на него, приложив палец ко рту, и Валдайский понял: дальше ползти не надо. В это время на вершине высотки разорвалась мина, потом вторая. «Молодец Германов, — подумал он, — вовремя сообразил». Комья мерзлой земли посыпались вниз, снова просвистела мина; тогда он рванулся вперед, потянул труп убитого на себя, его подхватили двое солдат…

Они скатывались вниз стремительно, успели залечь в ложбинке, когда снова ударила автоматная очередь, теперь стрелял не один, а несколько человек, но опять заработали минометы…

Когда они занесли труп в землянку Германова, Валдайский прежде всего попросил водки, вылил из фляги на ладошку, обтер лицо, потом взглянул на убитого капитана и удивился: тот был рябой, с плоским скуластым лицом.

— Утром похороним в лесу, — сказал он Вере. — А сейчас ко мне.

Рассвет наползал медленно; Петр лежал на нарах, сделанных из еловых тонких стволов, курил, укрывшись шинелью, а она так и не легла, сидела подле печурки, долго молчала.

— Ты его любила?

— Нет.

— А он?

— Он хотел на мне жениться.

— У него не было семьи?

— Была. До войны, в деревне… Теперь никого.

— Если ты его не любила…

— Какое это имеет значение? — сказала она. — У меня был Кондрашев… Володя. Его убили… Вот и все.

Вера рассказывала медленно, скажет фразу и молчит; он понимал: ей нужно было все это рассказать хотя бы ему, чтобы самой осмыслить случившееся с ней в последнее время; это была странная исповедь, обнаженная, в подробностях, о которых обычно женщины умалчивают, но она говорила по-мужски резко и беспощадно по отношению к себе, но за этой беспощадностью было и нечто иное. Только по прошествии времени он сообразил: такое могла говорить женщина, которая гордится своей любовью, потому что всю себя отдала ей.

Шел снег, когда они за лесочком выдолбили в земле яму, уложили в нее Селезня, поставили столбик с надписью. Вера Степановна все время стояла молча.

— Ну вот и все, — только и сказала она, посмотрела на Валдайского. — Мы пойдем к своим…

Он обнял ее за плечи, поцеловал; ничего не изменилось в ее лице, губы были холодными.

Ее и двух бойцов усадили в грузовик, и они отправились в тыл, а Валдайский должен был вернуться к себе в батальон.

После, когда прошли годы и они повстречались после войны, то никогда не вспоминали о той ночи, о ней никто не знал; казалось, эта ночь навсегда погребена в их памяти.

Но в дни, когда шло следствие, Петр Сергеевич все это вспомнил и стал думать: Вера Степановна приехала сюда из Москвы, чтобы он не был одинок в такие страшные для него дни, это было словно бы ее ответом или даже, вернее, долгом за то, что он когда-то сделал для нее на фронте. Но позднее он узнал, что не только это… он был ей безмерно благодарен за то, что она жила у него, оставив Алешу у своей подруги.