Конные и пешие - [11]

Худощавая старуха с черным злым лицом неприветливо взяла у него ордер, выдала ключ. Комната была на втором этаже, в ней стояли железная койка со свежей постелью, ободранный шкаф, небольшой письменный стол со следами ожогов на ножках — кто-то из прежних жильцов, наверное, гасил о них папиросы; была даже настольная лампа, стены с трещинами, побелка пожелтела, пахло дустом — значит, делали дезинфекцию. Петр Сергеевич прошелся по комнате, подошел к окну, отодвинул сиротливо свисающие шторы в синих цветочках; за деревьями стальным отливом блестела гладь пруда, на другой стороне улицы синела вывеска «Гастроном».

«Ну вот и хорошо, — подумал он. — Город как город. От Москвы недалеко. Да и сам себе свободен…» Вот это, пожалуй, было главным, неожиданно с острой ясностью он ощутил смысл этого слова — «свободен» и, не удержавшись, счастливо рассмеялся, смеялся легко, беззаботно, такого давным-давно не было с ним… Он на месте, он прибыл, и он свободен. Важно было бросить якорь, всерьез оглядеться, а потом он сможет начать свое плавание, если не для себя, то во имя сына… Какими же путаными дорогами шел он ко всему этому, и все же сейчас, по прошествии времени, мог бы назвать себя везучим человеком: прошел через такую войну — остался жив, хотя лез в самое пекло, потом авария и смерть жены, ударило так сильно, что вполне мог бы сойти с ума; да, суд был строгий, но его и надо было судить: дело ведь не только в статье Уголовного кодекса, он ведь сам относился беспощадно к тем, кто подводил других, кто не щадил людей. Он потом не раз думал: если бы ему самому пришлось судить себя, он бы, может быть, выбрал меру наказания куда более жестокую, чем это сделал суд.

Так началась еще одна его жизнь, и началась она во многом благодаря Ханову.

— Это где-то здесь, Петр Сергеевич, — сказал шофер.

Валдайский вздрогнул, огляделся, машина медленно двигалась по асфальтированной аллее, по обе стороны ее за канавами с пожухлой травой поднимались заборы, окружавшие дачи. Сразу было видно: живут здесь люди крепкого достатка, все чистенько, аккуратно, над заборами кое-где вздымались тесно прижатые друг к другу ветвями темные ели, местами весело блестели золотом березки, за деревьями просматривались крыши домов.

— Вот, — сказал шофер.

Забор был добротный, новый, окрашенный в зеленое, а ворота узорчатые, кованые, отливали черным лаком, рядом такая же калитка, через канаву сооружен мостик из бетонной плиты. Петр Сергеевич вышел из машины. Приблизился к калитке. Отсюда был хорошо виден дом, двухэтажный, сложенный из розового кирпича, чувствовалось — строили его старательно, справа виднелась стеклянная веранда, вверх острым шатром уходила крыша из оцинкованного железа. За забором поднимался дымок, пахло горелыми листьями, наверное, жгли мусор, что накопился в саду. «Может, и собаку держит», — усмехнулся Петр Сергеевич, неторопливо подошел к калитке. Если жгли мусор — значит, в доме кто-то был. Так и не решив, что скажет, чем объяснит свой приезд, если ему откроют, он нажал кнопку звонка, и в глубине дома мелодично звякнуло; тут же на дорожке появилась женщина в распахнутой телогрейке, повязанная синей яркой косынкой, шла неторопливо, и Петр Сергеевич успел ее разглядеть: лет тридцати пяти, чуть полновата, с сочными губами, ямочками на щеках.

Она подошла к калитке, на мгновенье замерла, потом торопливо дернула задвижку, и калитка распахнулась без скрипа.

— Ах ты господи! — выдохнула женщина. — Это же надо, Петр Сергеевич!

Но Валдайский не узнавал ее, не помнил, кто она, но все-таки постарался улыбнуться, кивнул:

— Добрый день, добрый день… Я вот только запамятовал, как вас…

— Маша, — охотно отозвалась она. И тут же с упреком: — Как же вы… Петр Сергеевич? Да вы же меня еще по заводу должны знать. Правда, я тогда девчонкой… Но все же. Да и потом у Бориса Ивановича дома…

Но Валдайский все равно не мог вспомнить, хотя на какое-то время ему показалось, что он много раз видел это лицо, простодушное, доброжелательное… У Ханова дочерей не было, двое сыновей, старший — Леонид, а младший… младший жил на Урале.

— Кажется, вы жена Леонида…

— Ну, конечно же! — рассмеялась она. — У меня нынче отгул. А Леонид приедет, но вечером. Вы к нему?

— Нет, я здесь случайно… проездом… Вот решил… — Петр Сергеевич больше ничего не мог придумать, промямлил все это невнятно, увидел — она насторожилась, но ненадолго, тут же весело затараторила:

— Так, может, зайдете, кофейку выпьете?

— Зайду, — согласился он, — но мне и водички хватит.

У него и в самом деле пересохло в горле. Она пошла вперед. Валдайский двинулся следом по гравиевой дорожке, и с каждым шагом ему становилось идти все тяжелее; только сейчас он сообразил: все-таки, когда ехал сюда, у него еще оставалась слабая надежда, что сказанное в записке, которую принес ему немногословный молодой человек «для ознакомления», окажется неправдой. Но сейчас, когда Петр Сергеевич подходил к этому новому, добротному особняку, схожему с теми, какие видел он в Швеции, сомнений у него почти не оставалось. Правда, еще где-то томилась в подсознании мысль, что сын у Ханова все же профессор, и в этом поселке для ученых он мог бы… Но мысль была никчемная, сейчас никакой профессор запросто, да еще поблизости от Москвы, эдакий дом не поставит, пусть даже он получает свои пятьсот или шестьсот…