Конкурс красоты - [3]

НС трудился, созерцая себя. В тысяча семьдесят второй раз, он подсчитал. Двести семьдесят два раза получалось увидеть в своем лице отражение идеи красоты. Эти разы были отмечены в списке красным цветом. На полях, дрожащей рукой: «Я узрел космос на своем лице». «Я познал идею целиком, созерцая свой подбородок». В другие, тусклые дни, идея красоты не посещала подбородок НСа. Подбородок оставался подбородком. Нос — носом. Правда, другие НСы ловили идею красоты еще реже. Тщательнее линять надо, коллеги. Привычная, деловая музыка первой стражи. Скоро второй конкурс. Подготовиться. Снова и снова влезать в ненавистный пиджак.

2

— Эй!

Старлаб перестал бормотать статьи Филословаря и поднял голову.

— Эй, ты! Сдурели, а? — Над ним стоял тот самый, аллергический. Шапка, пунцовые прыщи. — Сдурели, хотите, чтобы они вас на отходы, а? А ну шли! — Аллергический схватил его за руку и потащил в сторону обсерватории. — Быстрее звездуй, академик!

— Я Старлаб, — бормотал Старлаб, передвигая побитое тело.

— Ты — худак. Щас эти нас раз-раз — и за ящик мандаринов. Че застыл? — Добежали до обсерватории. Аллергический сдвинул щит, пролез, затащил Старлаба. — Сюда они не ходят, мокнут, здездяры. Не потей, академик, сейчас тебя водой.

Карабкались по разбитым ступеням. Что это за труба?

— Телескоп! — кричал аллергик изнутри. — Я здесь живу! Сейчас водицы спущу.

— Эй, — крикнул Старлаб в трубу, в которой лез этот, как его.

— Что?

— Как тебя… вас зовут?

— Кого, меня? Обезьяна. Я — Обезьяна, понял?

Обезьяна застрял на нижней ступени эволюции.

В то время как его сверстники бодро переходили из Рыб в Земноводные и так далее, Обезьяна с недетской силой цеплялся за свое детство.

Нет, тогда он еще не был Обезьяной, но те имена он забыл, о чем иногда жалел, грызя ногти. Звали его тогда по имени тех самых ступеней эволюции, из которых его с трудом переводили из-за неуспеваемости.

Три года (вместо одного) он проторчал в классе Рептилий. Его устраивало быть Черепахой. Он плавал в Большом канале, вылезая раз в год, чтобы отложить яйца и порыдать над ними, как это делают все нормальные черепахи. Жители Центра мира даже привыкли к тому, как мокрый подросток вылезает на заплеванную набережную, качаясь под тяжестью невидимого панциря, как долго ползет среди луж и машин. Как, пряча голову в панцирь, ищет нежный экваториальный песок. Как один из вызванных воспитателей несет тазик с песком. Долгожданная горка возникает на пути Черепахи. В песок откладываются яйца. Потом он ползет обратно в Канал, всплеск воды.

Результат: неудовлетворительно.

Объект, отмечалось в отчетах, слишком доволен своим существованием в качестве рептилии. Совершенно не пытается обрасти перьями и попробовать подняться в воздух.

Черепаху вылавливали из Канала, разбивали панцирь, электрошоком стимулировали рост перьев. Объясняли, как приманивать песней самку и вить гнездо. Понял? Понял.

Результат: неудовлетворительно.

Песни выходили похабные, одноклассницы по биологическому классу шарахались. Осенью пытался улететь на юг, его ловили целым родительским комитетом. С горем пополам его дотянули до высших приматов, и здесь уже махнули рукой. О том, чтобы доучиться хотя бы до абитуриента, не говоря уже о Старлабе — об этом, как заявил наблюдавший его МНС, «не может быть и речи, понятно?»

«Понятно, не потей», — сказал Обезьяна, почесываясь. Свою обезьянью участь он воспринял легко, только обнаружилась аллергия на мандарины. Лицо превратилось в костер, даже во рту чесалось.

Он поселился в парке и занялся непонятно чем. Иногда его нанимали организаторы конкурсов. Обезьяна прыгал по сцене, показывал расчесанный зад и кидался мандаринами. Еще у него сохранился — что редко среди приматов — тонкий нюх, как у какой-нибудь собаки. Его он тоже иногда демонстрировал. Этим и жил.

Пару раз ему привозили самку; она курила и ждала любви. Тоже залипла в высших приматах за неуспеваемость. «Они говорят, что науке такие, как я, не нужны», — загадочно улыбалась девушка, раскачиваясь на ветке. Пепел с ее сигареты летел прямо на Обезьяну. Обезьяна нахмурился и плюнул вверх на свою новую знакомую. «Ты такой необычный», — сказала девушка, вытирая плевок. Спустилась, поцеловала Обезьяну в свитер и стала выискивать у него несуществующих насекомых.

Случки Обезьяне понравились. Стали меньше гореть прыщи. Она научила его материться, подарила сворованный где-то шарф. Но потом ее перестали приводить. Обезьяна задавал вопросы. МНС, наблюдавший его с детства, молчал и отворачивал лицо. Лицо МНСа было лицом крокодила, и вообще он был типичным крокодилом. И как самого МНСа не тормознули в рептилиях? Умел, значит, притворяться, маскироваться под следующий класс эволюции. Так и дорос до МНСа, теперь прячет крокодилью тушу в белом халате. Почему Обезьяна никогда не мог притворяться? Сидел бы сейчас тоже в мятом халате и не мучился экзистенциальными вопросами.

«Короче, академик, где она? У меня брачный сезон, нам с ней побазарить надо», — говорил Обезьяна, дергая МНСа за халат.

«Отстань, придурок», — огрызался МНС, не церемонившийся с питомцами. «Из-за тебя мне все зарубили, я бы уже НСом был. Да! Поднатужился бы ты немного и стал человеком! Главное — стать человеком, а там… Там всегда можно выкрутиться. Ну, встань с пола».