Конклав - [33]

– Между прочим, вы – невезучие, потерпите, может в следующий раз у вас выйдет получше, – улыбаясь добавил он.

Оба американца в ответ промолчали, но разволновались от поднявшейся у основания лестницы, ведущей в палату, суматохи.

В этот самый момент появился командир швейцарской гвардии с двумя солдатами огромного роста. Они принесли обоим кардиналам, из Нью-Йорка и Филадельфии, приказ следовать за ними в апартаменты кардинала-камерленга.

Новость, распространившаяся по всему конклаву, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Бедный камерленг не мог до конца осознать смысл происшедшего.

Неслыханный скандал: два кардинала пытались бежать из конклава! Ничего похожего не было во всей предыдущей истории Церкви, во всяком случае после Тридентского Собора[52]». Более тяжелого события и представить-то невозможно было. И что более всего огорчало Веронелли, пораженного как молнией новостью, пришедшей на рассвете из медицинского пункта, – как бы невероятный поступок двух кардиналов не оказал сильного психологического воздействия на других членов конклава.

– Как такое могло прийти им в голову? – напирал Беронелли, поспешно одеваясь, на монсеньора Сквардзони.

Сквардзони, имевший отличие перед многими другими молодыми коллегами в том, что его галлюцинации по поводу кошек были совсем другими: он принимал котов, скорей, за юношей – предмет желания бесконечной идентичности, – чем за женские особи, камерленгу не ответил. Он держал на руках огромного черного кота с желтыми глазами, мурлыкающего в полной расслабленности, и поглаживал его.

– Вот-вот, взял бы да и использовал этот канат из простыней, чтобы повеситься, – воскликнул камерленг, больше не сдерживаясь перед своим секретарем, – самоубийство вполне можно провести, как естественную смерть, такое уже не раз случалось. Ах, этот скандал явно западет в души – попробуют бежать и другие. Всех их вижу покидающими тонущий корабль и оставляющими меня одного.

Отдал распоряжение как можно скорее привести виновных. В ожидании их он послал секретаря к префекту Папского дома узнать новости о реставрации в Сикстинской капелле, проходящей без передышки; работали даже по ночам. Поискал среди своих бумаг список повреждений, который ему представили, но так и не нашел его. Отогнал кур, которые устроились на кресле возле камина и, наконец, нашел то, что искал. Взял в руки флакон с розовой водой и опрыскал комнату, в ней стояла жуткая вонь от кур. Закончил одеваться.

Сквардзони вернулся с хорошей новостью – наконец-то, с первой хорошей за это утро. Сикстинская капелла готова: неисправностей было меньше, чем предполагали; все приведено в порядок. Однако некоторые неприятности невозможно так просто преодолеть, о чем надо было обязательно сказать префекту Папского дома: труднее всего было убрать вонь, появившуюся от присутствия животных, которых для страховки решили оставить в капелле, чтобы защищать ее и дальше. Куры и коты, продолжая отдавать дань своему естеству, загадили весь пол и отравили воздух. Соответственно, для наведения чистоты в капелле всегда присутствовал обслуживающий персонал с метлами, мусорными ящиками, опилками и гравием.

– Хорошо, идите в Сикстинскую капеллу, там полно кур и котов, там худшее зло… – обратился камерленг к своему секретарю.

И продолжил:

– Послушайте, Сквардзони, позовите сановников и сопровождающих их прелатов. Скажите, чтобы были готовы к полдевятому прийти сюда, ко мне, для официального входа в конклав. Как? Ах, они уже здесь? Хорошо, проводите их ко мне, сейчас же.

Монсеньор Сквардзони прервал его, чтобы предупредить об архиепископах из Нью-Йорка и Филадельфии, которые уже переступали порог кабинета в сопровождении двух швейцарских гвардейцев.

Прежде всего бросалась в глазах их одежда. Из-за побега у них не было времени надеть сутану. На архиепископе из Нью-Йорка был голубой костюм в черную горизонтальную полоску со словами рекламы известнейшей пневматической фирмы; на епископе из Филадельфии – костюм красного цвета, на груди которого написана строка из песни Cheek to cheek.[53]

Разговор между тремя кардиналами был очень тяжелым: голоса их поднимались до высоты невероятной; их было слышно и подошедшим через некоторое время к апартаментам камерленга, чтобы сопровождать его в конклав, сановникам. Чтобы использовать время и хотя бы частично перекрыть возбужденные голоса говорящих, Антонио Лепорати, идущий впереди и ожидающий, когда же освободится камерленг, с несколькими молодыми хористами начал пропевать Veni Creator Spiritus. Однако поверх голосов трех кардиналов звучало еще и яростное мяукание нескольких испуганных кошек, и громкое кудахтанье кур, словно предчувствующих – вот-вот снесется яйцо.

– Что за страшный шум здесь? – спросил Веронелли, распахивая дверь и пропуская на выход двух коллег.

Зрелище, которое они собой представляли, было неподобающим – ни для глаз, ни для ушей смущенных присутствующих; а тут еще эти перемежающиеся звуки человеческих голосов и криков животных. Поэтому молодые хористы, – подпавшие под соблазн этих «женщин», которыми им представлялись куры, с их призывными мелодичными голосами, – фальшивили, вздыхали, теряли чувство юмора, оттягивали время, доводя до справедливой ярости регента хора.