Кони - [25]

«Открытие нового суда состоялось в верхнем этаже здания… Все там было свеженькое, выбеленное, лакированное. Судебные залы напоминали театры, потому что в каждой из них была эстрада, обтянутая серым сукном, с красным столом на возвышении, а места для публики были отделены решеткою от сцены суда. Сенатор, то есть сановник, никогда ранее не виданный в провинции, в своем эффектном пунцовом мундире с богатейшим золотым шитьем, провозгласил после молебствия введение реформы…

…………………..

Здесь же впервые возникла и репутация молодого товарища прокурора Кони. Это был худенький, несколько сутуловатый блондин с жидкими волосами и бородкой, с двумя морщинами по углам выдающихся извилистых губ и с проницательными темно-серыми глазами — не то усталыми, не то возбужденными. На улице, в своей демократической одежде и в мягкой круглой шляпе, он имел вид студента, а на судебной эстраде, за своим отдельным красным столом, в мундире с новеньким золотым шитьем на воротнике и обшлагах, когда он поднимался с высокого кожаного кресла и, опираясь на книгу уставов, обращался к суду с каким-нибудь требованием или толкованием закона, — он казался юным и трогательным стражем чистой и неустрашимой правды. Он говорил ровной, естественной дикцией — не сильным, но внятным голосом, — иногда тем же мягким голосом острил, вставлял живой образ — и вообще выдавался тем, что умел поэтически морализовать, почти не уступая от официального тона».

Самому Андреевскому в то время шел двадцать второй год.

Первое время Кони исполнял обязанности товарища прокурора окружного суда по двум уездам Харьковской губернии — Богодуховскому и Валкскому. Раз в месяц, в любую погоду, зимой и в весеннюю распутицу, ехал он на перекладных в Валки, а потом в Богодухов, ночами читал дела, которые должны были слушаться в судебном заседании. В обязанности товарища прокурора входило следить и за тем, как содержатся заключенные. Кони эту свою обязанность тщательно исполнял, борясь с постоянными злоупотреблениями тюремных властей. Ему хорошо были известны «как сомнительные исправительные свойства русского тюремного заключения, так и несомненный вред, приносимый людям, преступившим закон, но еще не испорченным окончательно, пребыванием в этой школе взаимного обучения праздности, разврату, насилию и ненависти к общественному порядку».

Одним из самых серьезных дел, которыми пришлось заниматься Анатолию Федоровичу в Харькове, было «дело о подделке серий» — выпуск на 70 тысяч поддельных ценных бумаг. Расследование началось еще до приезда Кони в Харьков. Заподозренными оказались несколько человек — изюмский предводитель дворянства Сонцев, помещик Карпов, дворянин Щепчинский, бахмутский уездный предводитель Гаврилов, отставной гусарский полковник Беклемишев, мещанин Спесивцев и другие, названные сознавшимся в подделке мещанином Коротковым, резчиком Гудковым и гравером Зебе. При обыске Сонцев пытался застрелиться, а затем признал свою вину и показал на всех остальных, Карпов умер в тюрьме: ему прислали бурак с отравленною икрою. Протокол о вскрытии пропал бесследно, не удалось даже выяснить, кто принес заключенному икру. Гаврилов и Беклемишев, осужденные уголовной палатой и сенатом, были оставлены Государственным советом на «сильном подозрении» и вернулись в Харьков.

Следствие обратило внимание на то, что Гудков и Зебе, в течение последних лет находясь в тюрьме, тратили на себя баснословные деньги, а состояние Гаврилова таяло. Гудков «проедал и пропивал» в день по 50 рублей и даже проиграл в камере больше 10 тысяч. Дело вновь было возбуждено после введения в Харькове нового суда, и Кони, как товарищ прокурора, наблюдал за следствием.

«Дело серий очень волновало харьковское общество, некоторые круги которого, почему-то видя в его возобновлении антидворянскую тенденцию, недоброжелательно смотрели на «мальчишек», затеявших «этот скандал».

Кони получил несколько анонимных писем с угрозами. «Господин гуманный при следствии и опасный на суде обвинитель! Enfin délogé! Al a guerre comme á la guerre и т. д.»[9]. Преступники и те, кто стоял за ними, изъяснялись на хорошем французском языке. Были и попытки отстранить чересчур энергичного товарища прокурора от следствия и, главное, от обвинения в суде. Подсудимые писали жалобы на Кони, обращались даже к шефу жандармов графу Шувалову, «как к единственному источнику защиты против интриг прокурорского надзора». В своих воспоминаниях Анатолий Федорович свидетельствует: «Расчет на мое устранение от дела, если таковой действительно был, оказался, однако, неудачным». Но, как бы там ни было, дело серий доводил до конца другой обвинитель, Г. П. Монастырский — Кони перевели на службу в столицу.

Введение судебной реформы, новые, дотоле не практиковавшиеся в России принципы судопроизводства — устность, гласность, состязательность, равенство сторон были с надеждой восприняты населением. У людей появилась вера в то, что новые судьи будут вершить свой суд по закону и по совести, без оглядки на то, какое место человек занимает в обществе. (Судебная реформа была «наиболее последовательной из реформ всех годов». В. И. Ленин, отмечая ее буржуазный характер, писал о суде присяжных: «Либеральные сторонники суда присяжных, полемизируя в легальной печати против реакционеров, нередко отрицают категорически политическое значение суда присяжных, усиливаясь доказать, что они вовсе не по политическим соображениям стоят за участие в суде общественных элементов… Объясняется это необходимостью говорить эзоповским языком, невозможностью открытого заявления своих симпатий к конституции».)