Кони - [110]

Кони приехал в Одессу 4 августа, предварительное следствие местные юристы уже провели. Решался вопрос о предании суду. Итальянский посланник обратился к правительству со специальной запиской, в которой пытался взять под защиту Луиджи Пеше. Задача у Анатолия Федоровича была не простая — не вмешиваясь в действия одесских судебных властей, получить точное представление о трагедии. И здесь он не изменил своему правилу — прежде всего привлек специалистов.

«Не могу не заявить, что, желая выяснить себе житейскую правду в настоящем деле, — писал он в докладной записке в министерство юстиции, — я видался с капитаном над портом… старым опытным моряком, пользующимся здесь общим и безусловным уважением и авторитетом за прямоту и чистоту своего характера и свой служебный опыт. В доверительном разговоре он передал мне (он знаком с делом, ибо все первоначальные объяснения команды и капитанов были даны, по закону, перед ним), что образ действий Пеше представляется ему возмутительным, а в действиях Криуна он видит лишь неосторожность…»

Но неосторожность, повлекшая гибель людей, считал Кони, — это уже преступление. Оба капитана должны были отвечать перед законом и за свои действия и за бездействие.

Полное и всестороннее расследование было проведено в короткие сроки. Обвинительным актом предавались «суду без присяжных заседателей отставной капитан 2-го ранга Калиник Калиников Криун 50 лет и итальянский подданный Луиджи Джоузе Пеше 54 лет, обвиненные в преступлениях, предусмотренных 1466 и 1468 статьями Уложения о наказаниях…»

2

А через несколько месяцев, в начале 1895 года, уже новый министр юстиции, Николай Валерьянович Муравьев, попросил Кони дать свое заключение по материалам судебного дела вотяков (удмуртов), осужденных за ритуальное убийство крестьянина Конона Матюнина. Так впервые в руки Анатолия Федоровича попало дело, ставшее вскоре широко известным как «дело о мултанском жертвоприношении».

Наверное, Муравьев предпочел бы поручить его кому-нибудь другому, более сговорчивому и терпимому к ошибкам полицейского и судебного расследования, но Кони был обер-прокурором уголовно-кассационного департамента, и обойти его не представлялось возможным.

Их отношения, при всей видимости благополучия, складывались трудно. Кони называл министра ритором «с верхним чутьем и низкой душой» и презирал за ту роль, которую Муравьев сыграл в 1881 году, исполняя обязанности прокурора особого присутствия сената по делу об убийстве Александра II.

Николай Валерьянович не мог забыть совета Кони: «не покидать кафедру уголовного судопроизводства в Московском университете», «где был полезен», когда ему предложили место прокурора Ярославского окружного суда. Муравьев, не без основания, считал, что именно с этого назначения начался его путь к министерскому креслу. А послушайся он совета Кони, так бы и читал лекции студентам…

Анатолий Федорович был убежден, что причина продвижения Муравьева — его, как он называл, «печки-лавочки» с великим князем Сергеем Александровичем.

Три года они работали бок о бок в судебном ведомстве, и все эти три года Кони испытывал постоянное недоброжелательство и скрытые происки со стороны министра. В одном из своих писем Б. Н. Чичерину Анатолий Федорович писал, что Муравьева «…интересуют все дела, которые могут, под влиянием вредных и отсталых людей, вроде меня, окончиться не согласно с видами и вкусами влиятельных лиц, и между ними in primo loco[39] Победоносцева, и тем помешать осуществлению его страстного желания быть министром внутренних дел… Общее развращающее влияние Муравьева] отражается на холопских приговорах суда и нередко и на бездушных разъяснениях сената».

Вот при каких условиях Кони предстояло начать войну за восстановление справедливости, нарушенной сарапульским судом. А в том, что суд присяжных постановил приговор неправедный, Анатолий Федорович убедился, едва прочел обвинительное заключение…

Весной девяносто второго года на пешей тропе среди болот Малмыжского уезда Вятской губернии нашли обезглавленный труп мужчины. В убогой котомке убитого становой пристав обнаружил удостоверение, выданное сельским старостой крестьянину села Завод Ныртов Мамадышского уезда Казанской губернии Конону Дмитриевичу Матюнину, и справку о том, что Матюнин болен падучей болезнью. Жена Матюнина заявила, что муж ее ушел собирать милостыню: «По миру ушел в голодный год, после пасхи, на Фоминой неделе. Убрел он, убрел и нету, и неизвестно где… Земли нет. Только та земля — под усадьбою, домишко провалился… От бедности не стригся, чтобы, говорит, уши не зябли…»

Вместо того чтобы энергично взяться за поиски убийцы, местные полицейские власти стали собирать слухи и сплетни о том, что у вотяков, уже давно принявших православную веру, есть обычай в голодные годы приносить человеческую жертву своему удмуртскому богу — «злому духу Курбону», о котором, кстати, сами удмурты никогда и не слышали.

1892 год, как и предыдущий, 1891, сложился тяжелым, голодным для уезда и всей России.

…Голова у трупа была вырублена вместе с позвонками и ребрами. «Чтобы добыть сердце и легкие», — решили полицейские, а за ними и следователь. И уже не отступали от своей версии ни на шаг, подтасовывая все собранные в процессе следствия данные. В удмуртском селе Старый Мултан, где, опять же по слухам, ночевал какой-то нищий, становой пристав Тимофеев провел повальный обыск. Одновременно во всех дворах. Для чего призвал на помощь русских крестьян из десяти соседних деревень. Одиннадцати удмуртам: предъявили обвинение в убийстве Матюнина. «Уликами» были следы крови на рубашке у мясника, «пестерь с подозрительными пятнами», сырой пол в молебном шалаше, несколько волос, прилипших к корыту…