Кони в океане - [9]

Томас с таким фанатическим воодушевлением обращал меня в свою веру, так азартно старался преподать основы ковбойской науки, что пар валил от нас, от быков и от лошадей. Даже Добрый Гарри дымился.

Но гвоздь ковбойства — «езда на диких лошадях», которую мы видели на родео, после того как показали тройку и быков. Да, «дикие» в кавычках: все это условно. Лошадь в действительности не дикая. Брыкается она лишь потому, что надета третья подпруга, ремень, опоясывающий круп и пах. Ох, эта третья подпруга! Ни один редактор и слышать не хотел про третью подпругу, про всю правду о «диких» лошадях, когда, вернувшись из Америки, приступил я к исполнению служебных обязанностей — стал готовить к изданию «Всадника без головы». «Без головы» — пожалуйста, но чтобы безо всяких разоблачений. Никакой третьей подпруги: дикие, и все!

— Насмотрелся, понимаешь! — говорил мне редактор. — «На самом деле они вовсе не дикие!» Да я, может быть, всю жизнь воспоминанием о том, как это у Майн Рида описано, живу! «И одним прыжком Морис-мустангер…»

— Но так не бывает!

— А я тебе говорю, что бывает, раз я этому верю! Ты мне еще про третью подпругу расскажи, понимаешь…

Пришлось третью подпругу из примечаний вычеркнуть и грешить против истины, но я утешался тем, что самому Стивенсону редактор запретил разоблачать «Остров сокровищ».

— Что! Чары разрушать? — так сказал редактор, и Стивенсон смирился.

А все-таки третья подпруга тревожит лошадь, и лошадь будет бить задними ногами до тех пор, пока не отделается от помехи. Разве бьет и брыкается эта лошадь меньше дикой? У ковбойской лошади — искусство. Дикий неук, оказавшись под седлом, не обязательно будет сразу бесноваться, а искушенный ковбойский конь, исполняя роль «дикой лошади», неустанно брыкается, и как брыкается! Не меньше и не больше дикой — иначе, как говорил Пушкин, желая объяснить разницу между творчеством и жизнью.

Уздечка снята, ковбой держится одной рукой за веревку, перекинутую через шею лошади, а вторая рука свободно откинута. Продержаться на беснующейся лошади надо всего десять секунд. Куда там диким!

Что касается диких, то помню, как к Николаю Насибову, жокею международной категории, бившему крэков мирового класса, пресса приставала с вопросом, перегонит ли он мустанга.

— М-мустанга! — сказал мастер. — Да классный финиш на современной скаковой дорожке — это высшая резвость коня, которую когда-либо видело человечество!

Мы видели буланого Билли Кида: конь был назван по имени того самого плачевно-легендарного ковбоя, занятием которого служил не скот, а грабеж. Вместе с кличкой от своего крестного праотца буланый дьявол унаследовал и склонность к разбою. Грабил он бывалых ездоков.

Прежде чем участвовать в состязаниях, всадник делает взнос, и не обидно потерять свои деньги в результате борьбы, но четырехногий Билли Козел не оставлял претендентам и этого удовлетворения. Конь мгновенно разделывался с ними, как бы говоря: «Плакали ваши денежки!» Абсолютного чемпиона по ковбойской езде Билли выкинул из седла на наших глазах с такой скоростью, что никто не успел разглядеть, как, собственно, это случилось. Но вообще техника этого матерого преступника была такова. Толкаясь сразу всеми четырьмя ногами, он прыгал высоко вверх. Это и называется «козел», но само по себе еще не так страшно, если наготове быть. Зато там, наверху, в высшей точке «козла», Билли Кид умудрялся кинуть задними ногами еще раз — винтом. И тут уж удержаться в седле невозможно просто по законам природы.

За один сезон конь-козел поставил рекорд: из тридцати всадников на нем не могли усидеть двадцать девять. Одного, наверное, буланый потрошитель просто пожалел.

— Ах, Билли! Вот это Козел! — только и твердил, находясь под впечатлением, Томас.

Потом он восторженно обратился ко мне:

— А ты хотел бы попробовать такую езду?

А я хотел его спросить, что же это он, ратуя за натуральность и прославляя полудикую свою Дакоту, все же перебрался на промышленный Запад.

«Знаешь, сколько у нас в Северной Дакоте старинных русских сел?» — звучит вопрос Томаса у меня в ушах. Не знаю. А этот ковбой, потомок американских пионеров, почитает русских крестьян-переселенцев.

Русская тройка — символический магнит. По удивительному совпадению в то же время популярной сделалась песня «Ехали на тройке с бубенцами». Хотелось достать, естественно, пластинку, и мы отправились в магазин. Американского названия песни мы не знали и потому попросили «пластинку с русской мелодией».

— На русские мотивы песен у нас очень много, — отвечал продавец. — Прошу вас, напойте, что вы ищете.

Очень скоро продавец пришел в замешательство.

— По вашему пению затруднительно определить мотив, джентльмены!

На помощь пришла продавщица, она угадала, что нам нужно. Мы подтянули ей, продавец тоже запел, и некоторое время в магазине звучало:

Дорогой длинною и ночкой лунною,

И с песней той, что вдаль летит, звеня…

— А вы слышали, — обратился к нам продавец, — что в Америку сейчас привезли настоящую тройку?

И вот американские русские потянулись к нашей тройке. Я говорю не о политической эмиграции. То был трудовой народ. У многих путь в Америку начался еще в третьем и четвертом поколении. И как часто слышали мы от типичных американцев то, что услышали от профессора кафедры коневодства в университете штата Огайо. «Я, собственно, русский. Нет, по-русски я не говорю. Но прадед мой из Воронежа». Пришел пасечник Марченко, обосновавшийся здесь во времена, описанные Короленко в «Без языка». «Приезжайте ко мне в Коннектикут», — прислал письмо конструктор самолетов Игорь Иванович Сикорский, и надо бы поехать, да руки были заняты — вожжами.