Ровно поют моторы. Самолет теперь идет высоко. Внизу виднеются облака. Они похожи то на разлитое молоко, то на белые заснеженные поля — становись на лыжи и шагай. В облачных сугробах иногда появляются большие окна — просветы. Тогда видится степь с ее круглыми, словно вычерченными циркулем, озерами. Земля с большой высоты похожа на топографическую карту.
Внизу появляется темная лента с причудливыми петлями. Догадываюсь: Керулен.
Под крылом самолета проплывает город. Он, оказывается, и сверху похож на корабль, плывущий в степном море.
Думаю о Максиме, на встречу с которым лечу, и о его матери Алтан-Цэцэг. При этом испытываю два чувства одновременно: первое — грусть о моем друге, никогда не видевшем своего отца, не знавшем скупой, но такой нужной отцовской ласки, и другое — благодарность женщине, которая через многие годы лишений и страданий пронесла свою юношескую любовь.
…Высокий и надсадный гул моторов ослаб, стало покалывать в ушах. Самолёт пошел на снижение: Внизу показались скалистые горы, покрытые сосняком. В салон вошла бортпроводница.
— Прибываем в Улан-Батор — столицу Монгольской Народной Республики, объявила она и велела пристегнуться ремнями.
Самолет резко свалился на крыло. Горы стремительно понеслись навстречу. Кажется расступился сосняк, карабкающийся на вершины скал.
Я вспомнил авиационную фразу, часто встречающуюся в книгах о летчиках: «Летчик заложил крутой вираж».
— Опасный вираж, отчаянный. — сказал я своему соседу, парню, похожему на медного бурхана. Сосед или не услышал меня, или не понял.
Самолет выровнялся и сразу же оказался на серой бетонной ленте аэродрома.
Когда я выходил из самолета, у трапа внизу стоял командир экипажа, тот самый летчик, что перед отлетом с Халхин-Гола разговаривал с Алтан-Цэцэг. Он был уже не молодой, но с живыми и веселыми глазами.
— Простите, пожалуйста, — остановил меня летчик, — я был бы рад познакомиться с вами.
Знакомство это оказалось для меня сюрпризом. Летчика звали Лувсан. Да, это был тот самый Лувсан, которого когда-то в Баин-Тумэни называли воздушным читкуром, тот самый…
Лувсан сказал, что Алтан-Цэцэг попросила его помочь мне с устройством в гостинице и в поисках адресатов и что он, Лувсан, с радостью исполнит просьбу Алтан-Цэцэг — своего старого доброго друга.
Я не отказался от помощи Лувсана и еще раз в душе поблагодарил милую Алтан-Цэцэг.
* * *
В Улан-Баторе, солнечном, гостеприимном городе я долго не задерживался. Спешил в Дархан.
В переводе на русский язык слово «Дархан» означает «кузнец». В местах, где раскинулся этот молодой богатырь, природа собрала вместе и железо, и уголь, и золото, и полиметаллы — богатую кладовую устроила.
И у этой кладовой извечно жили кузнецы — народные умельцы.
В Дархане я увиделся прежде всего с инженером-строителем Андреем Федоровичем Ласточкиным, сержантом Ласточкиным, — однополчанином и другом далеких лет. Потом уже вместе с Ласточкиным мы встретились с Максимом, молодым хирургом Очирбатом-Ледневым, с их сверстниками. Волнующие это были встречи. Я понял: в Монголии выросло новое, чудесное поколение, которое продолжает дело старших, только с большим размахом и большим умением.
О Дархане, о встречах с Максимом и Очирбатом-Ледневым, о дружбе молодежи разных социалистических стран, что рождается, растет и крепнет на стройках молодого города, я когда-нибудь расскажу. Но это будет уже другая книга.
Чита — Чойбалсан — Халхин-Гол — Улан-Батор.
1965–1970 гг.
Художник Владимир Рачинский