Конечная – Бельц - [55]

И знаешь что? Эта девчушка посмотрела ему в глаза, взяла карту и пошла с ним в первую попавшуюся конуру. Он ей так заплатил. Опомниться не успел. Да и мы тоже. И за нас всех он тоже заплатил. Все нашли себе по девчонке. Бетена. Это моя. Вспоминаю о ней, как будто вчера все было. И так каждый раз. Carta! Carta! Мы жрали и пили сколько хотели. Карта – не то же самое, что деньги, ты же понимаешь. Ла Биолю казалось, что все бесплатно. И нам тоже – правда, для нас так оно и было. Продолжалось это пиршество два дня, два безумных дня. Три дня спустя, когда мы уже были на пути на юг, капитан получил телекс от жены Биолле. Он, этот идиот, спустил все ее сбережения. Женушка стала угрожать судовладельцу и капитану. Биолле пришлось подписаться на две дополнительные промысловые экспедиции, и только потом он смог вернуться домой; к тому же было запрещено выдавать ему заработок, разве что какую-то мелочь на сигареты. А я сохранил ту карту как сувенир. – Лицо Папу сияло.

Он снова принялся рыться в своей коробке.

– А это, – сказал он и сунул Марку в руку обгрызенное печенье, – мое крещение на линии. Чтоб ты знал, матросик, линия – это экватор. При первом твоем переходе из Северного полушария в Южное тебе дают сухую галету и большой стакан морской воды. Я половину съел и выпил, а потом меня вырвало прямо на сапоги. А это, – продолжал он, протягивая маленький стальной цилиндрик, напоминавший ружейную пулю, – чуть не попало мне в брюхо, когда я ходил на «Большой Эрмине». Было это между Мадагаскаром и Анголой. Мы взяли на борт мальгашей для экспедиции на острова Кергелен, а машинистами у нас были поляки. Однажды они сцепились, и дошло до стрельбы. Мы попытались их разнять, и я чуть не поймал пулю. Эта просвистела над самым ухом. Знаешь, в тот день я еще как Богу молился!

Папу продолжил раскопки.

– Взгляни – песок с острова Маврикий. Вот это рай. Настоящий. Когда умру, то хочу не на небеса. Хочу на остров Маврикий. А это…

Папу извлек из коробки странный предмет. Маленький кусочек дерева размером с карандаш, к которому были привязаны крошечные рыболовные крючки.

– Это я сам сделал. Это моя удочка для чаек. Знаешь, как это работает?

Марк отрицательно замотал головой.

– Ею пользуются, когда судно дрейфует. Обмакивают в синие чернила и на привязи бросают в воду; когда чайка ее хватает и взлетает, как бумажный змей, ты сматываешь удочку…

Папу показал, как это делается.

– И очень осторожно, чтобы она не сорвалась, медленно опускаешь ее на палубу. А там – чпок! – рубишь ей голову. Ощипываешь, потрошишь и подвешиваешь за лапки. Потом ждешь как минимум неделю, чтобы она набрала вкус, и наслаждаешься потрясающим рагу из чайки.

Марк поморщился.

– Объедение! Если будешь два месяца подряд три раза в день жрать рыбу, то поймешь, что я имею в виду.

Следующей он достал из коробки черно-белую открытку с изображением зловещего вида отвесной скалы, о которую бьются огромные волны. Папу смотрел на нее остановившимся взглядом, будто у него перед глазами проходит целая вереница сюжетов. Он протянул открытку Марку. На обороте было написано: «Остров Амстердам. Мартен-де-Вивье».

– Амстердам, Марк. Пять тысяч километров от Африки. И пять тысяч – от Австралии. Если на этой планете есть жопа мира, то я точно знаю: это там. Но никогда я не видел, чтобы суда уходили такими нагруженными, как на Амстердаме. Хоть на крючок лови, хоть на гвозди, хоть брезентом загребай – рыба сама к тебе идет. Рыба-собачка, например, похожая на треску, весит десять – двадцать килограммов каждая. И ее там видимо-невидимо. Единственное, что может помешать лову, – море. Господи ты боже мой… Ну и море у Амстердама… Если ты думаешь, что видел разъяренное море, ты ошибаешься. Здешнее по сравнению с южными морями – смирное как ягненок. Помню, в одном из походов за какой-нибудь час поднялся шторм, какого я раньше не видел. Марк, ветер такой, что… На палубе всех повалило с ног. Могло унести за борт, как соломинку. Двенадцать баллов по Бофорту. Ураганной силы. Вокруг судна поднимались черные громадины, похожие на крепостные стены, угрожавшие в любую секунду обрушиться на нас и потопить. И нужно было продолжать добывать рыбу. Я находился сзади, у трала. Когда судно ныряло вниз, было ощущение, будто прыгаешь в пустоту с крыши высотного дома, а когда оно взбиралось на волну, нос задирался прямо к небу, так что казалось, что посудина сейчас перевернется и потопит всех до одного. Мы шли внизу, под волной, вцепившись в тросы. Когда она отступала, то по планширям и обшивке водопадом лилась вода, и мы отряхивались, как мокрые собаки. Мы оставались живы, и это казалось чудом. И такое после каждой волны…

Папу похлопал себя по ногам, словно хотел убедиться, что все у него на месте.

– Но это давняя история. Потом я вернулся во Францию. Поселился здесь. Со своим братом Жаном. Мы стали ловить рыбу. Потом однажды все разом переменилось. В одну проклятую ночь. Когда брат утонул. С тех пор я ни разу не поднимался на борт…

Папу, не в силах продолжать рассказ, замолк на середине фразы. Его взгляд потемнел, но вскоре Папу оживился: