Конечная – Бельц - [54]

Финальная часть службы прошла в душевном единении и при полном молчании. Марк стоял в дальнем углу, укрывшись за колонной. Прежде ему приходилось бывать в церкви всего два раза, но он почему-то решил, что аббат, который, как ему казалось, разбирается в жизни на острове и в здешних людях лучше любого другого, непременно поможет ему или, по крайней мере, его не выдаст. Стоя в стороне от остальных, он любовался расположенными над хорами витражными окнами с изображением семи таинств, и витражами в боковых нефах на сюжет Страстей Христовых. Холодная и скудно освещенная церковь пахла старым деревом, плесенью и горелым воском. Когда священник велел прихожанам идти с миром и толпа стала постепенно редеть, Марк заметил на лицах сомнение, страдание и возбуждение. Служба произвела на него странное впечатление: откровенно говоря, он не знал, что и думать. Выходившие из церкви опустив голову люди – принарядившиеся Дюэль, Келлек, Шове с женами и ребятишками, супруги Шаню и чета Каллош – казалось, уже обрели свою правду.

Он прошмыгнул вдоль стены, скользнул в боковую дверь, замок которой не был заперт, и скрылся внутри. Вздрогнув от неожиданности, он почувствовав, как кто-то схватил его руку.

– Что ты здесь делаешь? – осведомился Папу.

– Хотел поговорить с аббатом.

Папу неодобрительно покачал головой.

– Пойдем-ка лучше со мной.

* * *

Папу захлопнул за собой дверь, стукнул кулаком по верхней створке, двинул ногой по нижней, маленькой. Повесил куртку на гвоздь и повернулся к Марку: лицо у него раскраснелось. От самой церкви они шли очень быстрым шагом.

Жилище Папу представляло собой одну-единственную прямоугольную комнатушку с бетонными стенами и асбестоцементной плитой над головой. Окно, по краям украшенное пухлыми гирляндами строительной пены, выходило на север, на море, а форточка – на восток. В углу стояла колченогая походная кровать, покрытая спальным мешком цвета хаки; посреди комнаты – маленький самодельный стол из обугленных с одной стороны досок и два разнокалиберных стула; напротив окна – шезлонг и ротанговый табурет, из которого торчало несколько непокорных прутьев. В противоположном от кровати углу Папу устроил нечто вроде кухни: здесь стояла белая тумбочка, электроплитка и тазик. Папу усадил Марка в шезлонг, а сам остался стоять.

– Сейчас приготовлю нам поесть. Может, пока по чашечке кофе?

Марк кивнул, и Папу стал возиться со спичками, никак не желавшими зажигаться. В комнате стоял тяжелый запах пива и пота. Это была жалкая, наспех отремонтированная халупа, но Марк чувствовал себя в ней уютно. Папу принес две дымящиеся чашки с наполовину стершимся логотипом «Данон», опустился на табуретку и отхлебнул кофе.

– Живешь здесь? – спросил Марк.

– Ну да. По крайней мере, никто не беспокоит.

– Да уж…

Папу разогрел банку чечевицы на своей импровизированной плите, и приятели приступили к трапезе. Они медленно жевали, то и дело промачивая горло глотком-другим теплого пива.

– Знаешь, что тебе скажу, – проговорил Папу с набитым хлебом ротом. – У меня ведь никогда не было морской болезни!

Молодые люди загоготали.

– А я тебе еще тогда не поверил! – заявил Марк.

– Я, кстати, моряк не хуже тех, кого считают асами. Не хуже Ле Шаню, Жюэля, Ле Коза, Карадека… Я хлебнул вдоволь морской водицы, уж можешь мне поверить.

Папу положил себе в тарелку еще чечевицы и открыл зубами бутылку пива.

– Я не про водные прогулки, – продолжал он, уплетая чечевицу. – Я имею в виду море. Настоящее море. То, которое тянется от Шпицбергена до скалистых берегов Фолклендских островов. Погоди, сейчас я тебе кое-что покажу.

Папу поставил тарелку, наклонился, пошарил рукой под кроватью, вытащил оттуда большую картонную коробку и осторожно поднял ее.

– Это мои сокровища.

В коробке хранилось множество старых вещей – не посвященный в их историю решил бы, что их сложили, чтобы вынести на помойку. Обрывки ткани, крючки, по виду рыболовные, пустые консервные банки, стеклянные баночки, наполненные песком и сухими водорослями, игральные кости, комиксы, наручные часы, огрызок печенья в полиэтиленовом пакете.

Пока Папу жадно рассматривал содержимое коробки, у него на лице светилась улыбка. Он выудил из груды хлама старую банковскую карту неопределенного цвета со срезанным ножницами правым верхним углом и протянул ее Марку.

– Кто-то фотографирует, а я собираю всякие штучки. Вот это карта Ги Биолле по прозвищу Ла Биоль. Благодаря ей мы развлекались в Монтевидео двое суток без перерыва. Я тогда служил матросом на «Гиварше». Мы держали курс на Фолкленды, но нашей конечной целью была Антарктика. Мы ходили на криль в южных морях, по пути сделали остановку в Монтевидео. Наш хозяин дал нам два дня, перед тем как отправиться в море на три месяца. Один день на великом юге, приятель, – это, считай, целых десять – штормит двадцать четыре часа в сутки, без перерыва. Разумеется, мы выскочили на берег как ошпаренные. Монтевидео – огромный порт. Там сотни судов – торговых, рыболовных, даже военных. Испанцы, греки, бразильцы – кого только нет. Народ копошится. Питейные заведения на каждом углу. Пахнет сосисками и жареной бараниной, они ее жарят на старых покрышках и тут же варят в котелках суп и фасоль. Кричат на всех языках. И девчонки… В обтягивающих маечках, с черными волосами до самой попки. Просто рай. Когда мы сошли, у нас с собой было немного денег, мы быстро все спустили на пиво и мясо на вертеле. И тогда Биолле, у которого совсем снесло башку из-за одной цыпочки, которая кружила вокруг, как пчелка, вытащил свою карту и смеха ради стал махать ею у себя над головой. Как будто шлюхе можно картой заплатить! Как же мы ржали! Он орал: