Конец «Золотой лилии» - [16]

– Отказ, детки мои, сматываюсь. Завтра, только завтра. Сева, где тут мое чудовище, мой танк? – фыркал Квитницкий.

Они сели в джип и покатили через мигающую бриллиантовыми, золотыми, фиолетовыми, кровавыми электрическими панно ночную блудную Москву, в которой сейчас словно растворились и исчезли в клубах черно-багрового тумана все ее древние церкви и монастыри, музеи, театры и старые дома, где жили когда-то люди со священными, историческими судьбами.

– Я тебя не брошу в канаве, подсунутой тебе жизнью. Я тебя вытащу на свет Божий. Завтра, к одиннадцати утра я подъезжаю к твоему дому, забираю тебя. И ты начинаешь новую жизнь, – говорил уверенно Антон Германович Квитницкий, яростно крутя руль на поворотах и не сбавляя скорости. – Так, сэр, ваш расфуфыренный мост, «Северная Европа»… Дальше направо? К вашим услугам, сэр, приехали.

Искренне растроганный, Слепаков обнял необъятное пузо старого друга. Вылез неловко, даже кепку снял и помахал на прощанье.

«До завтра», – и гигант «мицубиси», развернувшись, пересекая трамвайные пути, плюя на встречные лимузины и красный глаз светофора, умчался с урчанием.

* * *

Стало тихо, темновато и страшно около дома, где десять лет Всеволод Васильевич прожил со своей добропорядочной женой Зинаидой Гавриловной. Теперь все должно рухнуть, рассыпаться, распылиться под давлением этой непонятно гримасничающей жизни. Он будет мстить. Другого выхода он не видел.

Слепаков вошел в подъезд. Кабинка дежурной закрыта, окошко задернуто серой шторкой. «Телевизор даже не смотрит, чертов мигрант. Дрыхнет благополучно за две с половиной тысячи рубликов в месяц, тунеядец. Ну, и тем лучше», – подумал наш трагический герой. Поднялся на лифте к своему этажу, вышел. На лестничной площадке устойчиво простиралась тьма. Неоновая трубка на потолке, видимо, перегорела. Достав ключ, Слепаков на ощупь тыкал его бороздкой в замочную прорезь, но никак не попадал, не мог открыть свою дверь. За спиной мягко щелкнула и приотворилась соседняя. Предвкушающий шепоток профессорши Званцовой сладко спросил:

– Это ты, Мамедик?

«Развратная тварь, с жиру бесится…» – подумал Слепаков, продолжая молча ощупывать свою дверь. Профессорша ойкнула и закрылась. «Что же, сексуальные услуги прямо на дому – и у жены Званцова, и у моей тоже, – злобствовал он, оскорбленный теперь за соседа, ученого с международным именем.

Наконец Всеволод Васильевич изловчился проникнуть в квартиру. Зажег свет в прихожей. Чистота, порядок, уют, мягкое тепло семейного очага. Но это химера, бутафория, подлог. На самом деле здесь живут двое чужих людей, жена обманывает мужа, существует вне дома в какой-то тайной постыдной роли. Муж, узнав об ее измене, ненавидит и презирает эту женщину, с которой так давно и удобно совместно преодолевал пространство жизни. Думал, так будет и дальше, до неизбежного дня разлуки. Однако судьба решила иначе, и он вышел на тропу войны.

«Кири-куку! – весело крикнуло в голове. – Чего расселся? Давай действуй!»

Слепаков испугался, он вообще очень боялся этого странного, звонкого и довольно нахального, внутреннего голоса. Иногда это явление объясняла интересная и совсем не невероятная мысль: а не сходит ли он с ума? Снова прислушался к себе. Вроде ничего, тишина. Никто его больше не понукал. Он сосредоточился и начал действовать. Сначала включил маленький красно-оранжевый ночник, антикварную вещицу: бронзовая подставочка с основанием из бледного с серыми прожилками полированного оникса и абажур из китайского шелка с бахрамой.

Посмотрев на эту старинную поделку (досталась Зинаиде Гавриловне от мамы), Всеволод Васильевич вздохнул. Ночник словно напоминал ту теплую и спокойную атмосферу в доме, которую умела создавать жена. Почему-то чуть не подумал «покойная»… Что с ним? Почему «покойная»? Кто собирается лишить жизни Зинаиду Гавриловну? Уж не он ли сам из банальной ревности? Ведь он, безупречный служака Всеволод Слепаков, уже стал, пусть невольным, виновником одной смерти. И сейчас собирается стать причиной убийства, преднамеренного и подготовленного.

Значит так: включил ночник, тщательно запахнув портьеры. Из дальнего черного угла, из-под платяного шкафа вытащил коробку, которую получил у седоусого специалиста, самодеятельного талантливого изобретателя, на рынке у Киевского вокзала. Раскрыл коробку, достал странный ящик с какими-то кривыми проводками, оголенными на концах, и ручкой, похожей на выключатель радиоприемника. Там, внутри, еще что-то поблескивало. Разглядывая и ощупывая этот небольшой агрегат, Слепаков бормотал:

– Усатый сказал вот так… Ну и… тогда… Автоматическое переключение. Иначе… иначе вся сила тока уйдет вниз, в подвал. А если… Усатый придумал это и… Только при правильном настрое ток накапливается, переводится от прямого удара – в сторону…

Слепаков поставил ящик поближе к отопительной батарее, подсоединил оголенные провода к вентилю, зачищенному от масляной краски. Минут десять копался внутри ящика. Наконец вытер пот со лба, достал из кармана обычный удлинитель, соединил его в нужном месте с ящиком и включил штепсель в розетку над плинтусом. Возник еле слышный, но настойчивый гуд, как будто внутри ящика ожил черный бархатный шмель. Темный в полусвете красно-оранжевого ночника, похожий на представителя инфернального мира, Слепаков выждал положенные минуты и повернул круглую ручку включателя. Раздался негромкий, но резкий треск. Одновременно послышались металлическое звяканье внизу, под полом, и короткий крик. Трясясь от ужаса, Слепаков бросился к розетке и вырвал штепсель. «Кири-куку! – услышал он знакомый опознавательный знак. – Укокошил! Теперь мотай удочки, дядя!»