Конец "Зимней грозы" - [65]

Экипаж вроде бы не пострадал. Над башней показался и скинул вниз ноги Зенкевич. Высунулась еще голова в шлеме. Из своего люка вылез механик-водитель. Кадмиевое пятно прыгало в глазах Кочергина. Подбежав, он, жадно глотая воздух, молча встал у моторного отделения танка рядом с механиком. Никто сразу не заметил, что вдруг зашуршал ветер в стеблях сухого бурьяна, с разных сторон, как тракторы в поле, издалека заурчали моторами танки. «Мессершмитты» исчезли.

На уровне глаз на броне лежали растерзанные тела расчета сорокапятки. Не сразу удалось понять, где сержант. Пепельно-серая кожа с черным мазком усов обтянула скулы, сливаясь с фоном изрытого, перемешанного с землей снега за танком. Вместо ног кровавое месиво под обугленной бахромой иссеченной осколками шинели с оторванным углом полы. Они стащили шлемы. Кочергину было не до того, что кто-то, стоявший в башне рядом с Игорьком, этого не сделал и, брезгливо морщась, смотрел сверху на тела убитых. А был это новый стрелок-радист экипажа старшего сержанта Зенкевича лейтенант Лубенок.

— В машину! Скорее! — очнулся Кочергин. — У сбитого «юнкерса» я видел пилотов, они далеко не ушли!

Опустившись в башню, Кочергин встал на откинутое сиденье рядом с Сашей. «Восьмая», медленно вращая катки, поворачивала к пикировщику. За ней беспечно подрыгивала сорокапятка, расчет которой недвижно лежал, как на знамени, на запекшейся корке крови, прикипевшей к горячей броне моторного отделения танка.

* * *

Когда немецкие танки глубоко вклинились в оборону Верхне-Кумского, два из них вышли на КП подполковника Диасамидзе. Он в этот момент, как всегда в минуту крайней опасности, стал особенно расчетлив и нетороплив в движениях. «Не по обстановке», — с некоторым раздражением подумал начальник штаба полка капитан Быков. Для защиты КП Быков предусмотрительно оставил три расчета противотанковых ружей и теперь принялся непосредственно направлять их действия. Кренящийся то на один, то на другой бок ближайший танк, преодолевая исковерканные бомбежкой окопы, неотвратимо приближаясь, будто вынюхивая землю, как хоботом, качавшимся и опускавшимся все ниже пушечным стволом, показал сверлящее жерло в центре набалдашника дульного тормоза. Из-под днища в землю с силой били две мощных дымных струи, оба пулемета огненными плетьми ударили по брустверу КП. Первый номер одного из расчетов, бросив ружье, схватился за глаза, забитые землей. Случившийся рядом Быков, поймав ружье, поспешно выстрелил по танку.

Солидный, уравновешенный начальник штаба, расходясь в этом со своим ровесником, замполитом Судоргиным, внутренне полагал, что молодой Диасамидзе, даже как-то немного не по-военному, уж слишком популярен в полку, особенно у молодежи. Причинами почти театрального успеха этого живого и сильного человека он считал прежде всего его незаурядную внешность и оригинальность и еще — манеру хлестко шутить со всеми, без учета звания и должности. Внутренне Быков всего этого не одобрял и в первый момент воспринял, как уж совсем в данных обстоятельствах неуместную шутку, брошенный ему подполковником через плечо приказ отправиться на запасной КП. Если кому и следовало туда отправиться, так это самому Диасамидзе и несколько раньше, подумал Быков, снова стреляя по наползавшему на КП танку. Сам капитан Быков обычно не терял чувства дистанции между собой и подчиненными и тем более между собой и начальством. Шутки он очень редко принимал, во всяком случае — не с лету, как Диасамидзе. Впрочем, начальник штаба внешне разделял общее отношение в полку к его командиру, про себя именуя джигитом горячего и импульсивного подполковника.

Танк, сковывая движения, громоздился все выше, свет в амбразуре померк, дыханье сперло от соляровой гари. Вразнобой оглушающе стеганул залп противотанковых ружей. Диасамидзе, никогда не повторявший своих приказаний, недобро покосившись черным прищуренным глазом под широкой вскинутой бровью на замешкавшегося Быкова, то же самое уже нетерпеливо прокричал замполиту Судоргину, сидевшему рядом с радистом. Оба командира, переглянувшись, стремительно бросились в узкий ход сообщения. Тотчас танковая пушка выплюнула молнию дульного пламени, в КП стало невыносимо смрадно и жарко, громоподобно слитно грохнули выстрел и разрыв снаряда. В огненном вихре, оглохшие, все оказались на полу и, задыхаясь, судорожно кашляя, глотали земляную пыль, сплевывая грязную слюну. Только радист в углу, всем телом прикрывая рацию, низко нагнувшись, усидел на своей скамье. Бревно наката, упав, мазнуло его по спине и толкнуло вперед. Почти весь накат снесло взрывом. Над КП вихрился ввысь пыльный столб, с которым смешивалась маслянистая дымная струя из открытых люков танка, а сам он замер, свесив над провалом КП отполированные траки гусениц и перекинув через него ствол пушки. Второй танк, обходя горевший, прошел дальше.

В то время как в большей части Верхне-Кумского 1-й и 3-й батальоны полка Диасамидзе ожесточенно дрались с прорвавшимися танками и мотопехотой немцев, имевших очевидный перевес сил, подходившие к поселку подкрепления моторизованного немецкого полка, приданного 6-й дивизии Рауса, были отсечены 2-м батальоном. Батальон, оказавшийся обезглавленным, в контратаку Диасамидзе повел сам. Его тонкая, спортивная фигура, сверкая бинтом, на котором висела левая, задетая пулей с бронетранспортера рука, мелькая перед цепями в затянутых дымом, пронизанных трассами развалинах, неудержимо увлекала солдат вперед. Распространяя удушливую вонь, кострами жарко пылали бронетранспортеры, подожженные бронебойщиками, а уцелевшие гренадеры сновали уже где-то далеко за линией окопов на плешинах, выжженных в зарослях бурьяна, среди темных остовов танков, попавших в начале боя под фланговый огонь сорокапяток. Их позиции теперь обозначали исковерканные, полузасыпанные обломки пушек, разбросанных танками. Диасамидзе был оглушен автоматной пулей уже в окопе, и, в то время как командиры, не дав солдатам передышки, спешно начали восстановительные работы, он сидел на патронных ящиках, прикрывая рану ладонью здоровой руки, борясь с приступами подкатывавшей к горлу тошноты.