Конец Желтого Дива - [2]

Уста буве сейчас ровно семьдесять три года. Парикмахером работает шестьдесят лет. За это время приблизительно остриг двести пятьдесят тысяч голов и получил столько же «спасибо». Подстриг и подправил приблизительно около четырехсот тысяч усов и бород и самое меньшее заработал триста шестьдесят тысяч благодарностей. По словам Уста бувы, на свете нет более почетной профессии, чем парикмахер. Еще он сказал, что люди не могут обойтись без парикмахера даже в таком священном городе, как Мекка и Медина, куда ездят мусульманские паломники.

— И даже в джунглях Африки? — съехидничал я.

— Везде, сынок, везде. Дай еще раз поцелую тебя в лобик. Баракалло — молодец, Хашимджан! А я все беспокоился, думал, кому же оставлю свое место, ведь я уже стар и недолго мне осталось жить. Спасибо, сынок, спасибо.

Затем Уста бува рассказал много всякого-всяческого, что нужно знать ученику парикмахера. Перво-наперво, конечно, прежде чем взяться брить или стричь кого, даже подправить усы, ты должен чисто вымыть руки. С мылом. Во-вторых, перед началом работы и после работы должен вытереть инструменты, продезинфицировать их. И в-третьих, и перед работой и после работы обязательно должен подмести парикмахерскую, протереть окна, а если дело происходит летом, полить тротуар водой. В-четвертых, переступая порог парикмахерской, про себя трижды должен повторить, что сегодня, как и вчера, будешь честно служить людям…

Уста бува только было насчитал шестнадцать таких незыблемых правил, как в парикмахерскую вошел незнакомый мужчина (наверное, из соседнего кишлака).

Уста бува поздоровался с ним, порасспросил о житье-бытье, здоровье, потом обратился ко мне:

— Хашимджан, ну-ка проверим твои способности, намыль голову клиенту, чтобы волосы стали шелковыми и бритва не замечала их на своем пути.

— С удовольствием, Буваджан! — ответил я и, засучив рукава, приступил к делу. Должен вам заметить, ну и голова у этого человека — точно самый гигантский арбуз сорта Кузыбай!

Я развел мыла, чтобы больше пены было, в корытце, не уступающем по величине тем, в каких месят тесто; но, видно, не до конца развел: как мазнул пеной по этому арбузу — струйки мыльной воды побежали и по затылку, и по лицу. Должно быть, самая малость попала и в глаза клиенту, так что он вскочил с места и грозно спросил, потирая глаза:

— Что ты за парикмахер?! Кто же льет на голову человека целыми ведрами мыльную воду?!

— Голова ваша, оказывается, очень гладкая, все сразу стекает с нее, — попытался я защититься. Но тут появился Уста бува, который зачем-то отлучился на минутку, и сразу взял дело в свои руки. Но все же этот странный клиент, уходя, хмуро поглядел на меня, словно я сделал ему что дурное…

— Ничего, сынок, постепенно всему научишься, —  успокаивал меня старый мастер.

Таким образом, вначале я научился работать ножницами, потом — электрической машинкой, а через три месяца вовсю уже орудовал опасной бритвой. В общем, через четыре месяца я считался если уж и не отличным, то во всяком случае хорошим мастером. Это и не удивительно, ведь я способный и хваткий. Люди даже стали поговаривать, что у Хашимджана, дескать, рука легкая, бреет и стрижет без боли, да еще смешит все время, пока сидишь в кресле. Больше всех, конечно, радовалась моим успехам моя дорогая бабушка. Целыми днями пропадала у соседей, меня расхваливала.

Есе было хорошо, если, конечно, не считать нашу клетушку, в которой мы работали. Сколько мы ни обклеивали стены самыми красивыми разноцветными картинками из журналов, они не могли скрыть трещины, щели и желтые подтеки. А кто дожидался у нас очереди хоть минут десять — тот начинал задыхаться. Но вскорости я и тут нашел выход.

Как-то Уста бува уехал на чью-то свадьбу в соседний кишлак, и я остался на рабочем месте один. Гляжу, поспешно вбегает председатель нашего колхоза.

— А где же мастер? — спросил он еще с порога.

— Скоро будет, но не знаю когда, — ответил я. — Может, появится вечером, вроде на свадьбу собирался.

Председатель постоял, помялся, потом спросил:

— А сможешь ты по-человечески постричь меня?

— Да ведь недавно я вас стриг и вы еще благодарили… — напомнил я.

— Тогда давай, только быстренько, а то я опаздываю на совещание в район.

— Прошу садиться.

Усадив раиса, я с таким усердием взялся за работу, что он прямо-таки завороженными глазами следил еа моими летающими руками. Я должен был обрить ему голову, но, обрив левую сторону, отложил инструменты, спокойно уселся на стуле.

— Ты чего это расселся? — удивился председатель. — Я же тебе говорил, что очень спешу!

— Я объявил забастовку.

— Забастовку?! С чего это?

— С того, что парикмахерская наша сырая, узкая и темная. Мы не желаем с Уста бувой дальше работать в таком помещении.

— Это верно, здесь не очень-то хорошо, — согласился раис-ака, кося взглядом по сторонам. — Но ведь я тебе говорил, братишка, я очень спешу, опаздываю на совещание. Потом решим этот вопрос.

— Если опаздываете — поезжайте.

— Ты в своем уме?! — заорал председатель.

— Не знаю, — пожал я плечами.

— Говорю тебе: добрей голову!

— Не добрею.

Раис-ака вне себя начал было вставать с места, но я проворно выскочил на улицу, а оттуда просунул голову в узкое окошко.