Конец века в Бухаресте - [134]

Адвокат, сложив руки на груди, смотрел на Янку. Все, что Янку передумал о Якомине, ожидая в библиотеке, нахлынуло на него — на глазах Якомин сотворил чудо. Горячо поблагодарив его от имени барона, которому адвокат пожелал доброго здоровья, Янку, чувствуя себя совсем другим человеком, вышел из кабинета, поклявшись, что детям Амелики он внушит уважение и любовь к книгам, в которые отныне сам уверовал беспредельно.

Никому и никаких разъяснений Янку давать не пожелал. Дома с Мицей он был суров и решителен, а Лизавету просто-напросто обругал. Тыркэ он усадил писать прошение о прекращении следствия, но и ему не объяснил, что будет дальше. Резолюцию написал кассир Сериан, сидевший в подвале возле сейфов с деньгами. У Сериана был прекрасный почерк, а нем он был как могила: вытянуть из него слово было так же невозможно, как получить грош без разрешения Урматеку. А потом Янку, как всегда, поднялся к барону.

Возле больного находился только доктор Сынту. Буби и домница Наталия еще не пришли.

Увидев Урматеку, барон слабым, но спокойным голосом, приветствовал его:

— Доброе утро, Янку! Возможно, мне еще день подарен! А вот ночью… будьте готовы ко всему!

Урматеку постарался выразить недоверие, но так, чтобы не рассердить больного.

— Грех на мою душу, хозяин, что вам перечу, — сказал он, — но вы сами убедитесь, что здесь что-то не так. У вас впереди еще много-много дней.

На этот раз барон Барбу действительно улыбнулся и чуть заметно отрицательно качнул головой.

Янку постарался отвести доктора в сторону.

— Ты думаешь, он прав? Что скажешь, доктор?

— Он чувствует с поразительной точностью! — ответил Сынту. — Скоро следует ожидать конца.

— У меня к нему важное дело! Речь идет о целом состоянии! Он мог бы мне подписать бумагу?

— Едва ли! Но кто знает? Все возможно! — И доктор, чтобы избежать каких-либо просьб, вышел в соседнюю комнату.

Урматеку подошел к постели больного. Пододвинув стул, он взял в свои руки высохшую, но теплую руку барона.

— Через несколько дней, хозяин (ведь уже и весна не за горами), я поеду в Бейзадад. Вы ведь знаете, это вверх по Дымбовице. Посмотрю, в каком состоянии там дом, — начал Янку. — Мы вас туда отвезем, как только вы поправитесь. Там никто вас не будет беспокоить. Раз в неделю я буду приезжать со всеми министерскими бумагами, чтобы все обговорить. Весь Бухарест буду привозить в мешке, обо всем рассказывать: кто с кем да почему якшается…

Барон Барбу, казалось, ничего не понимал. Он смотрел широко открытыми глазами куда-то вдаль, и лицо его было совершенно неподвижно. Урматеку пристально взглянул на него.

— И домница и куконул Буби будут туда приезжать, мы уже все вместе говорили об этом, — добавил Янку.

Больной лежал не шелохнувшись. Урматеку забеспокоился.

— А потом снова вернетесь в Бухарест, опять будете гулять… туда-сюда… встречаться…

Наклоняясь над больным, Янку все медленнее произносил слова. Ни один мускул не дрогнул на лице барона, не дернулось веко. Не ощущалось даже дыхание. Слышит ли он вообще? Жив ли? Урматеку все ниже наклонялся над бароном. Сначала ему стало страшно, потом вдруг охватило отчаяние. Он почти закричал:

— Ваша милость! Что с вами? Вы меня слышите? Эти сволочи вцепились в меня и хотят отдать под суд. Придрались к этому несчастному Тыркэ, чтобы подсидеть меня! Без вас я пропаду!.. Не оставьте меня, ваша милость, я всю жизнь служил вам верой и правдой!

Янку остановился, пытаясь понять, слышит ли его барон. Больной даже не пошевелился. Он только чуть-чуть прикрыл глаза. Потом снова открыл их и искоса взглянул на Янку. Он слышал. Возможно, он не мог или не хотел говорить. Урматеку, немного успокоившись, продолжал:

— Целую неделю не нахожу себе места! Где я только не бывал и только у адвоката Якомина узнал, что нужно сделать! Он вам желает доброго здоровья! (Это Янку почти прокричал в ухо барону.) С бумагой теперь все в порядке. Нужна только ваша министерская подпись! Вы подпишете?.. Сможете подписать?

Барон опять прикрыл глаза и лежал неподвижно. На этот раз Урматеку всерьез перепугался. Он не знал, что ему делать. Забыв об уважении и жалости, он схватил больного за плечи и начал трясти его:

— Подпишите, ваша милость! Спасите меня! Подпишите!

Умирающий готов был сделать все, что угодно, лишь бы его оставили в покое.

Буквы вышли кривыми, и на бумаге, которую поспешно развернул Урматеку, подложив под нее книгу, расползлась клякса. И все-таки по наклону букв, по двум высоким и тонким «б» каждый мог бы узнать подлинную подпись министра. Больной, не выдержав напряжения, выронил ручку. Урматеку, видя, что бумага подписана, отложил ее в сторону, а сам, встав на колени, поцеловал руку больного, потом прижал ее ко лбу. Рука была сухая и горячая. Сложив аккуратно прошение, Урматеку поудобнее уложил среди подушек барона, погладил его лоб и вышел. Сняв для себя копию с прошения, Урматеку отправился в министерство, где собственноручно вручил прошение секретарю для регистрации, прибавив при этом, что больной поправляется. Теперь Урматеку был спокоен и решил, что больше ему нечего суетиться возле постели барона.

За целый день больной ни разу не пошевелился и не сказал ни слова. Только вечером он попросил, чтобы его причастили. Широко раскрыв рот, он выпил глоток вина, задержав руку священника, чтобы ни одна капля не осталась на золотой ложке, которую он сам когда-то подарил церкви.