Конец века в Бухаресте - [116]

С февралем в Бухаресте, столь падком до развлечений, наступило время карнавалов. Только большой дом на Подул Могошоайей стоял мрачный. Слабый свет был виден из одной только комнаты, где лежал старый барон, и часы, упорно борясь с ночью, отсчитывали минуту за минутой. Вокруг же почти до полуночи все было в движении, люди лихорадочно готовились к карнавалу. В зависимости от кошелька и фантазии изготовлялись костюмы, изображавшие жителей заморских стран, бабочек, цветы, монахов или военных. Ни метели, ни мокрый снег не могли охладить пыла, охватившего всех. До самого позднего вечера, прикрывая лица масками, по улицам сновали взад-вперед, ездили на санях и в каретах при неверном свете фонарей красные, зеленые и желтые люди, закутанные в шелка, в масках, с саблями, луками, крылышками, с венками на головах, громко хохоча, перебрасываясь шутками и целуясь.

Как-то вечером Буби, задумавшись, брел мимо ярко освещенных магазинов к дому возле Белой церкви, где он обычно ужинал. Озабоченный и взволнованный шел он от отца, у постели которого провел целый день. На сердце у него было тревожно; наконец-то доктор Флоря пригласил в большую гостиную его, домницу Наталию и Урматеку и объявил, что у старого барона рак. Начавшись с желудка, как полагал профессор, он распространился на все органы. Остается ждать скорого конца! Когда профессор удалился, доктор Сынту объяснил им положение в подробностях. Он доходчиво рассказал о болезни и о ее течении. Доктор предвидел бурный кризис, потом успокоение, когда, возможно, исчезнут даже боли. Так постепенно, незаметно и скончается старый барон. Сколько времени продлится все это, сказать трудно, но и, по его мнению, долго больной не протянет. Предупреждая прямо и попросту о столь страшном для всех домашних событии, доктор Сынту с особой теплотой в голосе говорил о своем профессоре и восхищался точностью диагноза. «С первого дня, — говорил он, — Флоря Петре предупреждал его о болезни, указал на ее фазы, что и сбылось совершенно точно. Его необыкновенный дар проявлялся и в более сложных ситуациях». Доктора Сынту никто не слушал, каждый, кто умом, кто сердцем, пытался представить, как отразится на нем смерть барона. «Однажды, — продолжал доктор, — пришла женщина, признаки ее болезни были тревожные, хотя и неясные. Профессор определил, что это рак. Через некоторое время женщина умерла от отравления. Однако при вскрытии была обнаружена злокачественная опухоль величиной с грецкий орех, которая, останься женщина в живых, непременно бы разрослась. Это воистину чудесно, сами можете судить, и дело тут, конечно, не только в науке, но и в поразительной интуиции, в способности распознать зло и назвать его!» Энтузиазм доктора Сынту был встречен молчанием, из чего он понял, что ни красота медицинской истории, ни победа врача не заинтересовали слушателей. Устыдившись своей страсти к медицине, доктор Сынту потихоньку удалился, оставив всех троих, занятых совсем иными мыслями. Буби захотелось еще раз посмотреть на отца. Узнав про его состояние, он почувствовал, что совсем по-другому будет к нему относиться. Дойдя до спальни больного, Буби остановился на пороге: старый барон спал.

Он невероятно исхудал. Лицо его сморщилось, кожа стала землистой, утратив живую лоснистость. Из темноты возникла сиделка в белом переднике, делая предостерегающий знак, чтобы Буби не беспокоил больного. Буби бесшумно закрыл за собой дверь и удалился.

На освещенной улице среди пешеходов и экипажей его неотлучно преследовала картина, которую он видел в доме, картина страданий и безнадежности.

Буби не привык к подобным переживаниям и уже вовсе не ожидал, что его захватит безысходная печаль. Долгое время он жил вдалеке от отца и, вернувшись на родину, ощутил его настолько чужим, что в первое время даже удивлялся собственному бесчувствию. И вот теперь, охваченный печалью, он сначала подумал, что ему его просто по-человечески жаль, потом — что он боится ответственности, боится жизни. Он даже попытался найти в себе радость от предвкушения наследства, бессчетных денег, полной свободы. Но не смог. В этот вечер он чувствовал одну только боль, которая все росла и росла. Слезы и рыданья подкатывали к горлу, и Буби так хотелось излить кому-нибудь свою душу. Он бы пошел куда угодно, к кому угодно, если бы знал, что там его утешат. Он чувствовал, что готов отдать все, лишиться всего богатства, лишь бы спасти отца. В таком настроении он дошел до дома Гунэ Ликуряну, где, как и всегда, должен был встретиться с Катушкой.

Дом был освещен, и сквозь цветные стекла входной двери мелькали тени суетящихся людей. Катушка, услышав, что пришел Буби, бросилась ему навстречу, обняла за шею и принялась целовать, едва касаясь губами его лица. Видно было, что она не хочет более близких ласк, чтобы не стереть помаду и, самое главное, не испортить прическу, многочисленные завитки которой должны были оставаться неподвижными.

— Как хорошо, что ты пришел, дорогой! Я давно тебя жду! — лепетала Журубица и, взяв Буби под руку, вместе с ним поднялась по лестнице.

— Я сегодня задержался. Отцу очень плохо! — медленно проговорил Буби.