Конец века в Бухаресте - [109]

Жизнь шла своим чередом. Медленно, но неотвратимо, как бы от отсутствия воздуха, приближался крах: дни проплывали, уплывали деньги. Когда все работы на фабрике были приостановлены, особенно стало заметно, как текут деньги. Уже давно были затронуты суммы, предназначавшиеся на расходы по предприятию будущей весной. Буби, довольный хотя бы тем, что не нужно платить ни поденно, ни помесячно никаким рабочим, имея в своем распоряжении значительную сумму, за которую он не отчитывался, непрерывно брал на расходы из этих денег. Брал скрепя сердце, но брал. Он знал, что когда-нибудь разразится великий скандал, но об этом он не желал и думать. Он надеялся, что все как-нибудь уладится само собой.

Уже смеркалось, когда Буби, устав бродить по городу и размышлять о своих делах, явился в дом возле Белой церкви. Он пришел первым. В передней излучала тепло топившаяся каменным углем чугунная печка. Буби, отогреваясь, стал возле нее, потирая руки. Он вдыхал приятный запах ванили, проникавший через дверь из кухни, где пеклись пирожные. Ему пришлось поднять несколько крышек на хрустальных вазочках и серебряных коробочках, прежде чем он нашел сигарету по вкусу. Потом он подошел к роялю, матово блестевшему при неверном сумеречном свете, проникавшем сквозь заснеженные окна. Опустив руки на клавиши, он заиграл. Это были вариации на бетховенские темы. Утратив в исполнении Буби свою первоначальную форму, они сохранили только выразительность и болезненную глубину. Казалось, что с их помощью Буби хотел излить что-то тайное, личное. Импровизируя, он как бы пытался отойти от своего идола, стать самим собой, но найти совершенно новые выражения ему не удавалось. Поэтому он расплетал и вновь сплетал те же анданте и аллегро, но по велению собственного сердца, которое, желая выразить себя в минуту одиночества, никак не могло освободиться от воздействия Бетховена.

Появился Гунэ. Он был весел, потому что выиграл в штосе весьма порядочную сумму. Не успел он войти, как спросил про Журубицу и поставил на рояль высокий футляр, отделанный вишневым бархатом. Открыв его золоченым ключом, он достал оттуда большой, вычурный флакон, наполненный сладковатыми духами, пахнувшими не то гиацинтом, не то кипарисом. На двойном банте была изображена марка известной французской фирмы и висела картонка с ценой. Гунэ оторвал картонку и, подняв флакон, с гордостью показал его Буби. Тот, пожав плечами, продолжал играть. Потом вдруг остановился и сказал:

— Знаешь, Гунэ, если бы я не верил, что ты истинный друг, я бы мог подумать о тебе самое нехорошее!

— Ты с ума сошел! — воскликнул Гунэ, пряча флакон в футляр и отступая в тень.

Буби продолжал мечтать, сидя за роялем. Вскоре пришла Журубица. Комната сразу же наполнилась пакетиками и сверточками, которые она сняла со всех своих пальчиков. Из муфты она достала пакетик с горячими каштанами. Тщательно очистив их, она принялась угощать друзей. Флакон духов был принят от Гунэ с шумным восторгом. Причем Катушка не преминула упрекнуть Буби:

— Тебе бы никогда не пришло в голову меня порадовать.

Сняв перед зеркалом шляпку, Журубица поправила спускавшийся на лоб локон.

Было уже темно, когда позвонил Александру Ханджиу. Как и всегда, он выглядел необыкновенно торжественно в длинном черном сюртуке, плотно облегавшем его небольшую, рано располневшую фигуру. Он вошел, преподнес Журубице коробку конфет и поздоровался с мужчинами за руку. Потом уселся рядом с роялем а дружески погладил Буби по плечу.

Завязался разговор. Минуя легкомысленную болтовню и шуточки, какими перебрасывались Гунэ с Журубицей, Ханджиу с Буби пытались вспомнить, как они встретились в Вене, заговорили о тех интересных кружках, в которых им пришлось некоторое время вращаться. Ханджиу часто произносил такие слова, как «либерализм», «парламентаризм», которые не вызывали никакого отклика у Буби и, казалось, только мешали веселиться Гунэ и Журубице.

Последним пришел продрогший Потамиани. Он запоздал, потому что искал цветок для Журубицы, которая радостно приняла его, поблагодарила и попеняла за хлопоты.

— Он будет скипетром, красавица, твоим! — попытался преподнести шутливый комплимент Панайот.

Он явился прямо из парламента. Заседание палаты депутатов было бурным. Панайот рассказывал захлебываясь. Вдруг он остановился и обратился к Буби:

— О! Хорошо, что я вспомнил! Твой отец чувствует себя очень плохо. Из-за него пришлось прервать заседание, пока не пришел другой министр. Он просто не мог сидеть в министерской ложе. Когда он садился в коляску с собачонкой под мышкой, чуть не упал.

От Буби не ускользнул ни снисходительный тон газетчика, с каким он преподнес ему запоздалое известие, ни его ирония. Это ничтожество хотело отомстить за то унижение, которое он вынес от Буби. Молодой барон мгновенно вскочил:

— Прошу меня извинить, я должен уйти!

— Что такое? — запротестовали все, кроме Ханджиу, который не отделял дружбу от соблюдения приличий.

— Ты хочешь испортить нам ужин, дорогой. Это нехорошо! — прощебетала Журубица.

Буби еще раз повторил: «Прошу меня извинить!» — и вышел. Когда Журубица опомнилась и по укоризненному взгляду Гунэ поняла, что ей следовало бы пойти вместе с Буби, тот уже скрылся за воротами и исчез среди сугробов.