Конец света. Русский вариант - [26]

 – Насколько я понимаю, вы больше не атеист?

 – Никогда не слышал вопроса глупее. Покажите мне хоть одного олуха, который остался бы атеистом в аду.

 – Извините за бестактный вопрос, но какое наказание отпущено лично вам?

 – Работаю на конвейере без выходных, даю три нормы в день, после работы иду в кружок марксизма-ленинизма, изучаю Вовкину галиматью. По выходным хожу на субботники и на подготовку ГТО, играю в духовом оркестре клуба имени Карла Либкнехта на тромбоне, имею вечную койку в общежитии. И, скажу я вам, прав был ваш Данька Андреев, хоть и шизофреник: нет на свете жизни ничтожней, чем у рабочего. Каторжанину, и тому жить интереснее.

 – А женщины, простите?

 – Женщин тут сколько угодно, но только коммунистки и комсомолки, все тупые, как сто китайцев. А у меня, знаете ли, рафинированный вкус. Да и не хочу я после первого коитуса жениться, а эти чуть что – в профком и в парторганизацию.

 – Ну что ж, позвольте ещё раз выразить вам восхищение вашими идеями, сила которых изменила ход истории. И пожелать, чтобы непривычный для вас труд все-таки рано или поздно закончился.

 – Ааа, идите вы все на х…

 Сима распечатал текст и понес заместителю главного редактора. Тот пробежал его глазами.

 – Ну, сколько раз тебе говорить? Писать надо проще, тебя ж никто не поймёт.

 – Но нельзя же считать людей идиотами, текст достаточно простой.

 – А они не идиоты – дебилы, тупые, как эти самые твои комсомолки. Золотое правило современного журналиста – в предложении должно быть не более пяти слов. И потом – что это, как это понимать: «Вовке повезло, хотя он и недоучка», «всё, решительно всё переврал», «Вовкину галиматью»? Ты что: посадить нас всех хочешь?

 – Но там же строчкой выше написано – Ленин.

 – Строчкой выше? А если кто-то начнет читать именно с этой строчки? Что тогда: «Я все-таки уехал в Магадан?»

 – Хорошо, я уберу.

 – И плохо у тебя про ад. Ну что это такое? Я понимаю, юмор, но журнал наш глянцевый. И старухи его на пенсию свою покупать не будут. А это значит, что читатели наши – молодые, слышишь, молодые, максимум, тридцатилетние женщины. Ну не знают они про ГТО! И вообще ничего не знают. Так что замени описание этих адских мук на что-нибудь порельефнее, поколоритнее.

 – Написать, что его в котле со свинцом варят и дьявольским трезубцем, как мясо в супе, переворачивают?

 – Именно так и напиши, остряк, всё лучше твоего. Можешь написать, что его яйца на специальной мельнице в мелкий порошок размалывают. Женщины это любят.

 – Хорошо.

 – И во введении напиши, что интервью берет известный медиум, кто-нибудь с «Битвы экстрасенсов», например.

 – Ладно.

 – А вообще, ну его, Маркса. Кому он нужен? Да и красные вопль поднимут.

 – Думаешь, они читают наш журнал?

 – Читают или не читают, а закон подлости ещё никто не отменял. Давай-ка напиши про Нефертити или Клеопатру, пусть о своих мужьях и любовниках расскажут. Это куда интереснее, да и безопаснее, поскольку партии почитателей египетских цариц, слава богу, ещё нету. Хотя в этом дурдоме все возможно. Ступай, все переделай, через час мне покажешь.

 Сима вернулся к себе и сел за компьютер, но в дверь тут же робко постучали. Сима хотел сначала вовсе не отзываться, постучат-постучат да и уйдут, но стук, хотя и робкий, несколько раз повторился. Из этого Сима заключил, что стучавший поджидал его, видел, как он вернулся в кабинет, и теперь ни за что не отстанет.

 – Да-да, войдите! – крикнул он, жалея, что не запер дверь на ключ, а сам принял максимально деловитый вид и стал неотрывно смотреть на монитор.

 – Здравствуйте…

 – Чем обязан?

 – Я хотел бы рассказать вам одну удивительную историю…

 – Сюда, дорогой мой, с неудивительными никто и не приходит.

 – Прошу вас, посмотрите на меня. Я хочу рассказать вам действительно важные вещи.

 Мягкость тона удивила Симу. Такая мягкость свойственна только очень образованным людям, и журналист посмотрел на вошедшего.

 Худой, бледный, среднего роста, неприметно одетый, он чем-то отличался от тех, кто наведывался к Симе обычно. Скорее всего, именно мягкостью, которая и заставляла предполагать, что если такой человек пришел как проситель, то ему это и в самом деле необходимо.

 – Садитесь, пожалуйста. Я вас внимательно слушаю.

 Мужчина сел.

 – Разрешите представиться: Иван Островский, историк.

 Историков Сима очень уважал и в свою университетскую бытность любил с ними приятельствовать.

 – Серафим Барт, журналист.

 – Буду говорить с вами без обиняков, хотя и сильно рискую. Я обратился к вам вопреки вашей работе в этом издании, потому что знаком с вашими статьями в «Отечестве» и «Академии» и нахожу их умными. Насколько я понял, вы интересуетесь футуристическими прогнозами и сами пытались определить стратегии мирового развития. Но странным образом предмет моего разговора связан именно с приоритетами «Ока». Я хотел бы поговорить с вами о конце света. Мне больше не с кем, а в таком деле следует непременно проговорить то, о чем думаешь, и я бы даже сказал – посоветоваться, как бы нелепо ни звучало это слово сейчас. И меня как раз привлекает то, что мы с вами незнакомы. Это даст независимость ваших суждений. В общем, мне просто нужно посоветоваться.