Конец одиночества - [76]

– Я тоже по ней скучаю, – повторяю я снова и снова.

Через некоторое время он успокаивается и засыпает. Я давно уже не замечаю телевизор и смотрю только на него. Перед мысленным взором встают картины прошлого. Как после смерти родителей я сижу один в интернатской комнате, на волосах еще лежит нерастаявший снег. Как я неуверенно выхожу на школьный двор и смотрю за игрой других детей. Как меня тянет прочь, прочь, прочь отсюда!

Я отношу Винсента в кровать, накрываю одеялом и испытываю ощущение глубокой внутренней связи. Я до боли узнаю в этом мальчике себя самого.

* * *

Последние дни осени. Я навещаю Лиз в Берлине. Она уволилась из гимназии, собираясь писать книжки и самостоятельно их иллюстрировать. Я считаю это удачной идеей, еще со времен ее первых рисунков и набросков. Мы с Марти, со своей стороны, заранее пообещали ей финансовую поддержку.

– Ты не пожалела, что бросила прежнюю работу? – спрашиваю я ее.

– Ни одной секунды! Ученики перестали писать мне любовные письма, и тут я поняла, что все – пора уходить.

Лиз переехала в Крейцберг[43], бо́льшую часть вещей из старой квартиры она раздала. Все эти ящички и комоды, куколки и статуэтки, азиатские чашки и африканские кувшины. В ее новой квартире все просто, светло и пусто. Только в кухне еще висит старая фотография интернатских времен. Мне на ней около четырнадцати лет, я стою малюсенький, с отсутствующим взглядом, Марти – шестнадцатилетний великан, длинноволосый, в кожаном пальто, Лиз – семнадцать. Она мятежно смотрит в камеру из-под капюшона, во рту – косяк. Юная и неукротимая.

– Мне жаль, что я взяла и укатила, – слышу я ее голос. – Лучше бы я была старшей сестрой, которая заботится о своих братьях, а вместо этого я вот уже два раза бросала тебя в беде, а это никуда не годится. Такая уж я есть и ничего не могу с этим поделать.

Я отрываю взгляд от фотографии:

– Ничего. Все о’кей.

– Вот ты всегда говоришь: «Ничего, все о’кей». Можешь спокойно и пожаловаться! Если хорошенько подумать, то вовсе это даже не о’кей.

– Может быть. Но никому от этого не легче.

Она кивает.

– Между прочим, я с ним сплю.

– С кем?

– Ну с кем же еще, по-твоему!

Но я и правда не могу сообразить.

– С Тони.

В первый миг это было для меня так неожиданно, что я бросил на нее насмешливый взгляд:

– С чего это вдруг?

– Потому что хочу ребенка.

– А еще…

– Никакого «еще», это только для продолжения рода. Знаю, как странно это звучит, учитывая, что раньше я возмущалась всей этой болтовней про материнство и всегда считала, что секс – дело вольное и в первую очередь должен радовать. Но на этот раз он у меня для того, для чего, должно быть, и был задуман.

Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но она знаком останавливает меня.

Таким образом, эйфорическому настроению, в котором я застаю Тони на этот раз, не приходится удивляться. На мое предостережение, что не стоит питать на этот счет слишком больших надежд, он только машет рукой:

– You can’t be wise and in love at the same time[44].

– Это кто сказал?

– Боб Дилан.

По лицу Тони расплывается широкая улыбка.

– Но ты же знаешь – она тебя не любит.

– Полюбит, может, когда будет ребенок. – Тони толкает меня в бок. – По-моему, замечательно, что вы все съехались вместе.

– Вообще-то, мне это немного напоминает интернат. Я, кажется, начинаю думать, что все в жизни когда-нибудь возвращается.

– Интернат… Как, кстати, назывался этот маленький бар, где мы играли в бильярд?

– «Джекпот».

– Правильно, «Джекпот». Как это ты все помнишь? У меня такое ощущение, что ты вообще ничего не забываешь, – говорит Тони, указывая на мой лоб. – Там хранится все, что туда попадет.

«Ты – хранитель воспоминаний, и от этого никуда не денешься» – так много лет назад сказала мне Альва, и, возможно, так оно и есть. Ее сестра Жозефина и их кувырки на сон грядущий. Моя тетушка Хелена, наша брюзгливая бабушка, старые одноклассники, шапочные знакомые, мой бывший шеф в студии звукозаписи и, разумеется, Нора: в моей голове есть целое царство, населенное толпой полузабытых попутчиков. И всех их я хочу уберечь от забвения, потому что иначе они будто и не жили на свете.

Итак, я принимаюсь доделывать и переписывать свой роман. Иногда у меня, правда, закрадывается опасение, не слишком ли мрачным он получается. Я знаю, что будет трудно всем отдать должное, особенно ей. В конце концов, речь о том, что я задумал сделать для Альвы – воссоздать ее в романе в виде бессмертного персонажа. Но даже если я никогда не закончу эту сочинение, я все равно не перестану писать. Потому что я понял: только в этом я могу существовать одновременно во всех лицах. Во всех личностях, кем я мог бы стать.

Ведь маленький мальчик, который всего боится, – это я. Точно так же как и тот мальчик, который с отчаянным удальством съезжает с горы на велосипеде и, сломав руку, продолжает в том же духе. Я – тот нелюдимка, который после смерти родителей ушел в себя и ведет жизнь только в мечтах. Как и тот полный огня школьник, пользующийся популярностью у девочек, каким я был при жизни родителей. Я – тот подросток, кто не решается признаться в любви и постепенно проваливается в одиночество. И веселый, самоуверенный студент, собравшийся строить свою жизнь. И тот запутавшийся с выбором, который бросил университет и работает в берлинской студии звукозаписи. Я – тот человек, который, не узнав о существовании этого лейбла, отправился за границу и продолжает там жить до сих пор. И фотограф, который вложил в это занятие всю свою волю и сейчас пожинает заслуженный успех. Писатель, который успел помириться с отцом и которому не пришлось брать на себя фотографию как епитимью. Тот я, который изначально не имел у Альвы никаких шансов, потому что ее сестра не пропала, и он впоследствии оказался ей не нужен. Тот я, которого Альва не имела шансов завоевать, потому что после школы я преуспел и забыл ее. Я, нашедший свою женщину, но слишком рано ее потерявший. Я, который смог удержать ее смолоду, так что мы не потеряли столько времени зря. Я, так и не поженившийся с ней и оставшийся с Норой, и у нас растет сын. И я, выросший в Монпелье, а теперь живущий в бездетном браке, потому как с Альвой мы вообще никогда не встречались.