Конец ночи - [41]

— Говорите, обижают Тимофея, а почему у него по истории «отлично»?

— А это, гражданочка, узнайте у учителя истории, — ответил Анатолий и тоже рассердился: — Какая же вы завуч, если понятия не имеете, что у Тимки тяготение к исторической науке. К человеку подход нужен — он на крыльях полетит. А то сделали из Тимки общественную плевательницу — плюют кому не лень — и хотят, чтобы сам отмылся.

— Это уже слишком! — Амалия Викторовна даже покраснела от возмущения.

— Толик, — сказала Дуся, — просто некультурно ты себя ведешь.

Но Анатолий грубо ее перебил:

— Помолчи! — Он зло взглянул на Амалию Викторовну. — Надо, гражданочка, в человеке поощрять благородные порывы. Вы только кричите, что Тимофей хулиган, а ни разу ни за что его не похвалили. Всякого человека есть за что похвалить. Я простой рабочий, слесарь, а тоже кое-что кумекаю. Чтоб с людьми дело вести, сердце надо иметь. Ясно? Сколько Тимка в хулиганах ходил? С первого класса. А пришел учитель истории, разобрался, какое к чему у хулигана тяготение… Лжи много, гражданочка, равнодушия.

— С ложью и с равнодушием бороться надо, — назидательно сказала Амалия Викторовна, — правда у нас всегда найдет дорогу.

Анатолий ткнул папиросу в пепельницу.

— Это конечно. Вы учительница, в политграмоте лучше разбираетесь, вам виднее, что к чему. С вашими ручками как раз во лжи копаться, расчищать дорогу правде.

Он поднял с пола баян и заиграл веселую плясовую мелодию. Дуся смотрела на него с испугом, любовью и состраданием…

…Амалия Викторовна возвращалась домой с тяжелой душой. Она жалела о потерянном времени, с омерзением вспоминала злое лицо Анатолия. Даже Дуся, которая прежде нравилась ей своей вежливостью, жизнерадостностью, теперь казалась безвольной, несчастной и забитой деспотом мужем. Амалия Викторовна почти ругала себя, что занялась грязным чуриновским делом, но в то же время чувствовала удовлетворение от мысли, что иначе поступить и не могла, потому что так поступить ей велела совесть. Муж опять скажет, что у нее беспокойный характер, что занимается она не своими делами, но как же жить тогда, если ко всему относиться равнодушно. Пока она ничего не выяснила, но она выяснит, узнает правду.

Амалия Викторовна тяжело шла в темноте по вязкому песку, во дворах лаяли собаки, к заборам прижимались влюбленные парочки, ветер сбрасывал с черных деревьев черные листья. Амалия Викторовна устала, у нее болела голова, хотелось есть. Но едва она увидела свой дом, как сразу стало и легче и веселее. Она замурлыкала что-то, открыла калитку и, напевая, взбежала на темное крыльцо.

Она зажгла свет в прихожей, бросила на пол портфель, показала себе в зеркале язык и, поправляя прическу, крикнула:

— Маша!

Никто ей не ответил.

— Маша, ну где ты там? — уже сердясь, сказала Амалия Викторовна и распахнула дверь в комнату.

В комнате на столе лежала записка, торопливо написанная крупным детским почерком Маши:

«Тетя Амаля, я в колхоз, домой уехала. Мне у вас надоело. Денег ваших, сколько там вы мне должны, мне не надо. Оставьте за поколотые тарелки. Вы очень, очень плохая».

Амалия Викторовна прочла и устало опустилась на диван. Она долго сидела так, тупо смотря на клочок бумаги. И вдруг уронила голову на стол и разрыдалась.

— Злые, бессердечные, тупые люди, — шептала она, глотая слезы.

В хлеву тоскливо мычала корова…

ГРЕШНИЦА Повесть

Она долго бежала по темной дороге, слыша за собой топот, крики, и наконец остановилась, прижавшись к холодному, влажному стволу дерева. За ней уже никто не гнался. Она была одна на краю ночной деревни. Лаяли собаки, где-то зажегся и погас огонек. Тяжело поднимая облепленные грязью ноги, Ксения пошла дальше. Она не знала, куда шла — не все ли равно, куда идти! Холода она не чувствовала, не слышала ветра, не видела дороги. Она шла лесом, потом полем, потом снова лесом. Над нею в холодном небе мерцали звезды. Она прошла деревню, другую и шла все дальше, не отдыхая, не останавливаясь. Слезы текли по ее лицу, но она не вытирала их. Она плакала от жалости к себе, от стыда, от боли, которую принесла ей страшная, как пожар, ее любовь…

Это было совсем недавно, но, кажется, уже так давно.

Со спокойной душой ждала Ксения предстоящего испытания, у нее было умиротворенное, радостное чувство. Из города уже приехал брат Василий, святой, ласковый старичок — какое слово ни скажет, будто пряником одарит, приехала сестра Евфросинья — пророчица, избранная богом посредницей между ним и людьми.

Мать суетилась в избе, занавешивала окна, отец потрошил курицу для гостей, а Ксения сидела на порожке, щурилась от солнца и шептала молитву. Ничего земного, суетного не должно было быть в ее мыслях, и все же Ксения не могла не думать о том человеке, который скоро приедет из далекой Сибири, чтобы подыскать себе здесь невесту. Она знала, что это брат Василий выписал его, что едет он к ней, Ксении. Может быть, он уже приехал, может быть, вот сейчас скрипнет калитка и войдет во двор тот, кого бог посылает ей в мужья. Вчера ночью Ксения долго молилась, надеясь хотя бы во сне увидеть его. И ей приснился высокий русый юноша с большими добрыми глазами.