Конец ночи - [39]

— Тоже верно, — согласилась Амалия Викторовна. — Эх, молодежь, молодежь! Вы бы хоть с Владимира Алексеевича пример брали: экономно, значит, живет человек, если может в долг давать.

— У него тоже никогда нет, — сказал Кропачев, — но ему труднее, у него полно всяких иждивенцев.

— Ну что вы! — Амалия Викторовна недоверчиво усмехнулась и спросила, стараясь казаться как можно равнодушней: — Какие же у него такие иждивенцы?

— А кто его знает, — Кропачев пожал плечами, — родителям он деньги посылает, в Москву кому-то…

«Кому?» — чуть не спросила Амалия Викторовна и даже похолодела вся от предчувствия, что наконец нащупала что-то. Чуринов сам писал в анкете, что, кроме родителей, живущих на Урале, в Магнитогорске, у него нет других родственников. Кому же он посылает в Москву деньги? Амалия Викторовна едва сдержалась, чтобы не спросить об этом, но она понимала, что продолжать разговор в том же духе было бы опасно. Она была довольна, что все сложилось само собой и ей не пришлось ничего выпытывать у Михаила Павловича. Почти не приложив усилий, она узнала, что у Чуринова водятся деньги, что кому-то в Москве он регулярно помогает. Этого было достаточно, чтобы насторожить Амалию Викторовну и еще больше укрепить ее решимость выяснить все до конца.

Ей не нужен уже был Кропачев, но чтобы не вызвать у него никаких подозрений, Амалия Викторовна сказала, что позвала его затем, чтобы выяснить некоторые данные для отчета, который она должна представить в городской отдел народного образования.

Они разговаривали долго, и наконец, устав, Амалия Викторовна отпустила Кропачева. Он предложил проводить ее домой, но она отказалась, сославшись на дела. Дел у нее не было, но Амалия Викторовна хотела остаться одна, чтобы поговорить с тетей Глашей, у которой Чуринов снимал комнату.

Она подождала минут десять и спустилась в вестибюль. Тетя Глаша дремала на табуретке, прислонившись к входной двери. Услышав шаги Амалии Викторовны, она вздрогнула, быстро выпрямилась и посмотрела на нее с бодрым видом. Амалия Викторовна улыбнулась этой ее уловке, спросила:

— Устала, тетя Глаша?

— Так, самую малость, сейчас замкну двери и — домой.

— А дома скучно небось одной? — Амалия Викторовна надела пальто, присела на стул и сделала вид, что поправляет чулок.

— У меня квартирант веселый, — ответила тетя Глаша и засмеялась, махнула рукой: — Озорной. Сказки все рассказывает, всякие истории. А наше дело стариковское — слушать да удивляться. Очень ему нравится, когда удивляюсь. А я стараюсь не обидеть — пусть радуется.

— Ишь, какая ты хитрая, — сказала Амалия Викторовна и сняла туфлю, подула в нее.

— Что, камешек закатился? — спросила тетя Глаша. — Или гвоздик мешается?

— Не знаю. — Амалия Викторовна болезненно поморщилась. — Что-то царапает и царапает ногу.

— Гвоздик, — определила тетя Глаша, — теперь туфли тяп-ляп делают, это раньше — носи не износишь. — Она зевнула, вздыхая, поднялась:

— А я вправду что-то устала. Вроде делов немного сделала, а устала.

— Ну, пойдем, пойдем. — Амалия Викторовна надела туфлю. — Придешь домой, отдохнешь. Владимир Алексеевич расскажет сказочку.

— Расскажет, — согласилась тетя Глаша и почему-то вздохнула.

Амалия Викторовна тоже вздохнула и, застегивая пальто, печально сказала:

— Тетя Глаша, милая, а ведь невесело небось тебе живется, а? Ты же одна на свете, да? Квартиранты, что птицы перелетные, — поживут и улетят. Хорошо, если бы все такие, как Владимир Алексеевич были, а то ведь всякие могут попасться.

— Это конечно, — тетя Глаша вытерла пальцами уголки губ, погрустнела, — невесело одной. Сын у меня хороший был, ох хороший!

— Слышала я, — сказала Амалия Викторовна, — он речником, кажется, был.

— Речником. Утонул. Паводок сильный был в том году. — Тетя Глаша подняла на нее затуманенные глаза.

Амалия Викторовна ободряюще сжала ее плечи:

— Боже мой, сколько горя на свете, тетя Глаша, а жить надо… надо… Не обижает тебя Владимир Алексеевич?

— Зачем же? Он человек хороший.

— И тоже одинокий. У него ведь, кажется, тоже нет никого? — спросила Амалия Викторовна и опустила глаза. Нет, не умеет она притворяться. Ей было противно, стыдно, что она должна лгать даже этой безответной, тихой старухе. И хотя голос ее прозвучал натянуто, неестественно, тетя Глаша ничего не заметила и сказала:

— У него родители живы. Он сын тоже хороший — каждый день письма пишет.

— Да, да, — воскликнула Амалия Викторовна, — видишь, какой я плохой завуч — своих учителей не знаю. Конечно, у Владимира Алексеевича в Москве родители живут, вспомнила. Да, он хороший сын — аккуратно в Москву деньги посылает.

Она говорила и почти ненавидела себя: боже, так притворяться!..

— Нет, — сказала тетя Глаша, — в Москве у него знакомая живет. Муж у нее умер, а они с Владимиром Алексеевичем были большие приятели, вот он и помогает ей: она ведь одна с ребеночком осталась. — Тетя Глаша вдруг беспокойно оглянулась, прошептала: — Только ты, голубушка, никому. Я тебе по секрету. Владимир Алексеевич страсть как сердится, когда я его за это доброе дело хвалю.

— Ну, тетя Глаша, само собой разумеется, — сказала Амалия Викторовна. — Зачем же я буду чужие секреты открывать.