Конец ночи - [35]

За ночь окно в спальне запотело — казалось, лежал на стеклах серебристый иней. Было пасмурно, небо в тяжелых тучах висело низко и угрюмо. На дворе Маша вытряхивала ковры. Они стреляли громко, как из пушки. Амалия Викторовна осторожно, чтобы не разбудить мужа, сползла с кровати, накинула халат и спустилась вниз.

Маша стояла на ступеньках крыльца и, покраснев от натуги, трясла ковер. Она высоко поднимала руки, спина ее выгибалась, но все равно нижний конец ковра волочился по земле.

— Маша, — сказала Амалия Викторовна, — я же просила тебя, девочка, не грохочи так, пока спит Иван Семенович. Ты ведь знаешь — он вчера поздно пришел…

Маша ничего не ответила. Она повесила ковер на перила лестницы и ударила по нему палкой. Звук от удара был громкий и гулко разнесся по двору. Амалия Викторовна нахмурилась:

— Ты слышишь, Маша? Пожалуйста, потише.

Девочка ударила еще несколько раз, потом сказала:

— Сами велели утречком ковры вытрясать. Тише нельзя.

— Захотеть — все можно, — ответила Амалия Викторовна и ушла.

Все сегодня вызывало в ней раздражение — и погода, такая сырая и ветреная, и Маша, всегда угрюмая и неласковая, несмотря на доброту к ней Амалии Викторовны, и даже муж, который всю ночь будил ее своим храпом. Отчего он стал храпеть? Никогда раньше не было у него этого неприятного свойства. Амалия Викторовна знала, что настроение ей испортило вчерашнее письмо. Она должна была что-то предпринять. Но что? Как узнать правду?

А Маша все стучала и стучала во дворе. Наконец она разбудила Ивана Семеновича. Опухший ото сна, в мятых пижамных штанах он спустился вниз, помахал Амалии Викторовне полотенцем, прошел в умывальник.

Амалия Викторовна крикнула Маше, что пора собирать завтракать, и ушла одеваться. Она причесывалась перед зеркалом, разглядывая свое лицо. Вот и появились у нее первые, пока еще мало заметные, морщинки под глазами. Иван Семенович не хочет ее огорчать, говорит — это от усталости, но она знает: неумолимо приближается старость. Оба они стареют — и она, и Иван Семенович. У него стала болеть печень, появилась одышка.

Амалия Викторовна почти с нежностью подумала о муже. Она вышла за него восемь лет назад не по любви, а потому, что ей было уже тридцать два года и нужно было за кого-нибудь выходить. В юности она испытала большую любовь, но жених ее не вернулся с фронта, и с тех пор сердце Амалии Викторовны словно сгорело. Она всегда охотно принимала ухаживания многочисленных поклонников. Одних гордо отвергала, других завлекала сама, но редко к кому из них, даже тогда, когда была близка, испытывала долгое, нежное чувство. Иван Семенович был старше ее на одиннадцать лет, и, когда Амалия Викторовна выходила замуж, она немного боялась этой разницы в возрасте, казавшейся тогда огромной. Но теперь ей уже не казалось это. И хотя иногда они ссорились, а однажды даже решили разойтись из-за какого-то пустяка, Амалия Викторовна ценила заботу, внимание Ивана Семеновича. Она привыкла к нему и была довольна покоем, прочно поселившимся в их новом доме. Прежде она любила вечеринки, веселье, танцы, теперь же искала тишины. Может быть, это тоже оттого, что приближается старость?

Амалия Викторовна уложила волосы, надела черное простое платье, которое шло ей, и сразу повеселела, увидев в зеркале свое еще молодое, красивое лицо. Нет, далеко до старости.

Она легко сбежала вниз, где в кресле уже сидел Иван Семенович и курил, просматривая вчерашнюю газету.

— Опять ты натощак куришь, — возмутилась Амалия Викторовна.

— Ничего до самой смерти не случится, — сказал Иван Семенович и отложил газету, одобрительно разглядывая жену. Она повернулась на каблуках, спросила:

— Ну как, хорошо? — И неожиданно снова возмутилась: — Что это еще за слова такие о смерти? Я не хочу вдовой оставаться. Учти!

Иван Семенович захохотал, погрозил ей всей ладонью:

— Хорошенькая вдовушка — это, я тебе скажу, дело тоже премилое.

— Фу, гадость какую ты говоришь! — Амалия Викторовна постаралась рассердиться, но тоже засмеялась: — Все равно не хочу.

Иван Семенович любил сразу же после сна обильно позавтракать — иначе весь день он чувствовал себя разбитым и раздраженным. Однако он был неразборчив в еде и с удовольствием съедал все, что ему предлагали. Он только не мог ждать, и, зная это, Амалия Викторовна поторапливала Машу, которая сегодня очень медленно собирала на стол.

По утрам они пили парное молоко. Сознание, что это молоко от собственной коровы, придавало ему особый вкус и прелесть. Иван Семенович даже отхлебывал его мелкими глотками, блаженно закрывая глаза. Делал он это уже по привычке и скорее для того, чтобы доставить удовольствие Амалии Викторовне, которая, глядя на него, каждый раз весело смеялась. Но сегодня Амалия Викторовна даже не улыбнулась. Она вспомнила о письме, хотела показать его Ивану Семеновичу, но раздумала и заторопилась в школу.

Перед уходом из дому Иван Семенович и Амалия Викторовна обязательно кормили сахаром собак. Они выходили на крыльцо, где, колотя хвостами по земле, уже поджидали их три огромные лохматые кавказские овчарки. Иван Семенович делал вид, что хочет пройти мимо, но собаки окружали его, и он, как бы сердясь, махал руками, покрикивал. Вот и сейчас он крутился среди них, ругался, а собаки лаяли на него заученно и лениво. Амалия Викторовна, улыбаясь, смотрела через стеклянную дверь. Но едва только она вышла на крыльцо, как овчарки оставили Ивана Семеновича и бросились к ней. Она нарочито медленно вынимала из кармана пальто куски сахара, так же медленно раскладывала их на перилах лестницы. Собаки, повизгивая от нетерпения, смотрели на нее. Она хотела уже бросить первый кусок, но, как всегда, вмешался Иван Семенович. Он вытащил сахар, свистнул и кинул его в глубину двора. Овчарки, толкая друг друга, бросились туда. Это продолжалось до тех пор, пока Иван Семенович не раскидал весь сахар. Вывалив языки, собаки отходили от него и снова садились возле крыльца, подняв оскаленные морды к Амалии Викторовне. Она присаживалась перед ними на корточки и ласково гладила каждую по густой шерсти. Затем брала с перил сахар, подносила к морде одной собаки, но передумывала и отдавала другой.