Конец моды. Одежда и костюм в эпоху глобализации - [15]
Мода в современную эпоху, в начале ХХ столетия, была глубоко погружена в жизнь. Если Пуаре мог похвастаться тем, что избавил женщин от корсетов, Пату и Шанель делали акцент прежде всего на активном образе жизни, спортивности и подвижности. Разные материалы были переосмыслены модельерами – прежде всего Шанель, которая, как известно, умела придавать шарм некогда прозаичным изделиям, например бижутерии. Особенно она прославилась тем, что под знаком умеренности и доступности послевоенных лет переосмыслила джерси, хотя сама замечала, как легко добиться, чтобы заказчики покупали по высоким ценам вещи, изготовленные из дешевых материалов. Из этой эпохи с характерными для нее попытками черпать вдохновение из новых источников слегка выбивался диоровский New Look, который, вопреки своему названию, на самом деле объединял в себе характерные для модерна четкие линии и ограничения, свойственные более ранней эпохе. В первой половине ХХ века одежда играла ключевую роль в формировании утопических образов искусства и общества. Принципы функциональности в духе Баухауса оставались актуальными не только для мебели и домашней утвари, но и для одежды.
На протяжении первых десятилетий ХХ века, оказавшихся плодотворными с точки зрения сотрудничества художников с дизайнерами, – среди типичных примеров можно назвать Скьяпарелли и Дали, работу Шанель для «Русских сезонов» наряду с такими художниками, как Пикассо, – можно было неоднократно наблюдать и попытки художников заниматься дизайном одежды. Художники-авангардисты, в частности Джакомо Балла и Александр Родченко, создавали явно футуристическую одежду. Эти костюмы, существовали ли они в реальности или только в виде эскизов, носили утопический характер и были слабо связаны с прошлым. Эскизы Родченко должны были под знаменем русского конструктивизма соединить конструктивистский формализм и повседневность, чтобы пролетариат получил доступ к высоким идеалам искусства. Увы, их успех был, мягко говоря, весьма ограниченным. Хотя дизайн в духе модерна и модернизма почти не содержал отсылок к прошлому, именно из‐за невозможности сбыться его честолюбивым замыслам, он в каком-то смысле стал предвестником конца. После Второй мировой войны все новое воспринималось как неизбежное, и новизна стала неотъемлемой частью модной индустрии, необязательно связанная с какой-то философией. Даже научно-фантастические модели Куррежа не были ориентированы на утопическое будущее, зато на них в значительной мере повлияла холодная война, и они несли на себе горделивый отпечаток гонки вооружений и космической гонки.
Парадоксальным образом следующая эпоха новизны началась, когда одежда вновь стала отсылать к прошлому. Но подобная ретроспекция по ряду признаков отличалась от прямых заимствований Ворта из живописи. Если говорить о дизайнерах 1970‐х годов, то особая роль в попытке придать историчность самой ткани и материалу одежды принадлежит Вивьен Вествуд и Рей Кавакубо. Фирменным приемом Вествуд стала отсылка к исторической модели или примеру, но важным шагом в этом направлении стала ее совместная работа с Малкольмом Маклареном, вместе с которым они создали очень типичный подход к одежде, перестав ставить новизну ткани во главу угла. Подвергая ткань внешним воздействиям, делая ее рваной, изношенной и тусклой, эти модельеры способствовали тому, что качество одежды стало восприниматься под новым углом зрения за счет появления нового типа материала и целостного визуального образа. Используя переработанные материалы или давая понять, что у того или иного предмета одежды есть свое прошлое, Вествуд и Кавакубо вводили призрачность в саму одежду. В отличие от «призрака в машине», повышающего функциональность машины, призрак в одежде – след недосягаемых и невосстановимых событий, а сама одежда при этом – некая остаточная форма прошлого. Новая одежда – это определенное понятие, идеальный или стандартный объект, готовый к тому, чтобы ввести его в событийную ткань жизни. Одежда из переработанных материалов или новая одежда, имитирующая признаки поношенности, с самого начала является неким условным предметом, изношенность которого в настоящее время намекает на то, что в прошлом оно знало лучшие времена, когда оно еще не несло на себе отпечатка поношенности и вынужденного бремени уникальности. Ведь чтобы быть уникальным, надо или олицетворять прошлое, или обладать признаками изношенности. Последнюю разновидность уникальности нельзя назвать особенно эффектной – она проявляется лишь в неправильностях, которые оставляет по себе течение повседневной жизни: точно так же неповторим каждый зуб, и такие же неправильности можно наблюдать на коже. Именно этот элемент будничности и даже безразличия созвучен девизу «мода умерла, да здравствует мода», так как риторика вторичного использования позволяет моде продолжать жить после смерти.
