Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне) - [41]

Ферганским фронтом в то время командовал коренной туркестанец Николай Андреевич Веревкин-Рохальский, бывший капитан русской армии. Получив тяжелое ранение в конце империалистической войны, он был демобилизован и вернулся в Туркестан.

До назначения командующим фронтом Веревким-Рокальский был военным комиссаром Ферганской области.

Он был худощавый, стройный, очень быстрый в лужениях, с копной каштановых кудрей, в пенсне; пораженная пулей левая рука была неподвижно согнута в локте и подвязана черной муаровой лентой.

— Товарищи члены Совета, — сказал он, после того как послание Мадамин-бека было оглашено, — особенно доверять басмачам нельзя, но, может быть, найдутся желающие…

В то время секретарем Военного совета дивизии был Левашев, по случайному совпадению еще до войны довольно хорошо знавший Мадамин-бека.

К Левашеву, который вызвался поехать на переговоры к Мадамину, прикомандировали переводчика штаба Буйлина.

Встреча произошла в назначенном Мадамин-беком пункте. — в кишлаке Гарбуа.

Переговоры были завершены при свидании Веревкина-Рохальского с Мадамин-беком, состоявшемся б марта 1920 года в Старом Маргилане.

Командующий Ферганским фронтом прибыл туда на единственной в то время во всей Фергане штабной машине в сопровождении, сильного кавалерийского эскорта.

В штабе Мадамин-бека Веревкин-Рохальский торжественно объявил об амнистии, дарованной Советской властью всем сдающимся басмачам и белогвардейцам. В тот же день был подписан договор.

Пока этот договор печатался в местной типографии, люди уже передавали друг другу новость. На улицах, ка базарах группами собирались горожане и оживленно обсуждали событие. Перемирие радовало их и одновременно настораживало. Причина для этого была. Местом почетной сдачи басмачей назначался Наманган. Сюда уже двигались главные силы Мадамин-бека, и, по слухам, они представляли собой скопище йигитов, вооруженных винтовками и пулеметами.

Наманганцы с нетерпением ждали выхода газеты «Рабочий путь», чтобы собственными глазами увидеть договор, успокоиться. И когда свежий номер, отпечатанный на серой бумаге бледной краской — то и другое являлось дефицитом в военное время, — появился на улицах, его расхватали немедленно. Текст договора был опубликован полностью. Он гласил:

«6-го марта 1920 года, город Скобелев.

Мы, нижеподписавшиеся, с одной стороны начальник 2-й Туркестанской стрелковой дивизии Веревкин-Рохальский и военно-политический комиссар дивизии Слепченко, действующие на основании приказа Революционного военного совета Туркестанского фронта, и с другой стороны командующий мусульманской армией Мухамед-Амин-бек Ахматбеков, заключили настоящее соглашение в следующем:

Я, Мухамед-Амин-бек, вместе со своей армией, курбашами и сотрудниками, которые мне лично выразили на то полное согласие, торжественно заявляю, что признаю Советскую власть и обязуюсь быть ее верным другом, подчиняюсь всем ее приказам и распоряжениям при условии:

Местом постоянной стоянки моих отрядов назначается город Наманган.

Защищать Советскую власть от ее врагов внутренних и внешних обязуюсь временно в пределах Ферганы, не выезжая на другие фронты.

Все русские, служившие в моих отрядах, получают полную амнистию и по их желанию остаются на службе в моем отряде.

Не позже 13 марта с. г. обязуюсь выехать в Ташкент для засвидетельствования перед Революционным военным советом Туркестанского фронта и Туркестанской центральной властью своей преданности Советской власти.

Начальник 2-й Туркестанской стрелковой дивизии

Веревкин-Рохальский.

Командующий мусульманской армией

Мадамин-бек».

Когда договор перед глазами, сомневаться нельзя. И все-таки чувство страха исподволь подтачивало уверенность. В тайниках человеческого сердца билась пугливая мысль: «а вдруг!» Надо признаться, что и бойцы гарнизона не особенно верили в силу соглашения. Не один раз басмачи нарушали свои клятвы и после кратковременного мира снова обращали оружие против нас.

Нечто подобное, но в неизмеримо большем масштабе рисовалось некоторым и теперь перед приходом в Наманган Мадамин-бека. За ним шли не сто и не триста джигитов, а целая армия в три с половиной тысячи человек.

Тревожась, прислушиваясь к каждому новому известию, ждал Наманган событий.

ПЕРЕМИРИЕ

Я увидел Мадамин-бека, когда он во главе своих отрядов выехал на Скобелевскую улицу. Большое расстояние не давало возможности хорошо разглядеть всадника, но белая чалма была приметна, выделялся и парчовый халат, игравший на солнце золотыми и серебряными нитями. Белоснежный араб под беком, холеный и откормленный, танцевал, выгибая лебяжью шею, выставляя церемонно стройные ноги.

Рядом ехал на своем рыжем текинце Эрнест Кужело. Он был одет просто: в серую гимнастерку, перехваченную ремнями портупеи, и в фуражке с большой пятиконечной звездой. Так вместе — вчерашние враги, а сегодня друзья — они двигались по мостовой, сдавленные с обеих сторон толпами народа.

Полуденное солнце грело по-летнему. Было даже жарко. В гуще людей сновали босые ребятишки, звонко выкрикивая: «Муздай! Муздан!» Это продавцы воды рекламировали свой «товар», сравнивая его со льдом. В руках у каждого жестяной, чайник и такая же кружка — самое «совершенное приспособление» для утоления жажды.