Конец лета - [9]

– Понятия не имею, – уклончиво ответила я.

– Хорошо... Как вы думаете, скоро он вернется из Лос-Анджелеса?

– Мне кажется, вам не следует с ним встречаться. Он только расстроится, даже если согласится на мой отъезд. Я просто не могу оставить его одного!

– Мы могли бы принять меры...

– Исключено. За ним кто-то должен присматривать. Это самый непрактичный человек в мире... Он не ходит по магазинам, не заправляет машину, и если я брошу его, то вся изведусь.

– Джейн... вам надо подумать о себе...

– Я обязательно скоро навещу бабушку. Так и передайте ей.

Он замолчал, обдумывая мои слова, и, допив виски, предложил:

– Давайте поступим так. Завтра утром, в одиннадцать, я уезжаю в Лос-Анджелес. На ваше имя уже заказан билет до Нью-Йорка на утренний рейс. Во вторник. Я просто не вижу причин для отказа, и если вы передумаете...

– Не передумаю.

– Если вы передумаете, – продолжал он гнуть свою линию, – вас уже ничто не остановит. – Адвокат поднялся и добавил: – Я думаю, вам следует лететь.

Мне не нравится, когда надо мной нависают, поэтому я тоже встала:

– Вы так уверены, что я отправлюсь с вами?

– Хочу на это надеяться.

– Вы считаете, что пытаюсь найти оправдание, не так ли?

– Не совсем.

– Мне просто неудобно перед вами: вы столько проехали – и все зря.

– В Нью-Йорке я оказался по делу. И мне было приятно познакомиться с вами, вот только жаль, что не застал вашего отца. – Он протянул руку. – До свидания, Джейн.

Помедлив, я подала свою: американцы редко обмениваются рукопожатиями, и мы давно отвыкли от этого обычая.

– Я передам от вас привет бабушке.

– Да... и Синклеру.

– Синклеру?

– Разве вы не видитесь с ним, когда он приезжает в «Элви»?

– Да. Да, конечно, вижусь. Обязательно передам.

– Попросите его, чтобы он писал, – прибавила я и нагнулась, чтобы потрепать Рыжика и скрыть от Дэвида Стюарта некстати выступившие слезы.

Когда он уехал, я вернулась в дом и подошла к столу, где отец хранил свои бумаги. Порывшись, я одно за другим отыскала четыре пресловутых письма. Все они были вскрыты и, очевидно, прочитаны. Прикасаться к ним я не стала. Возобладали благородные побуждения, к тому же я уже знала, о чем они. Оставалось только положить их обратно.

Я подошла к своему любимому окну, распахнула его и высунулась наружу. Было очень темно, вдали чернело море, сильно похолодало... Не прошло и двух минут, как я совсем успокоилась. Все мои помыслы были устремлены в «Элви», куда меня так тянуло еще сильнее, чем раньше. Я думала о гусях, летящих в зимнем небе, и запахе горящего в камине торфа. Я вспомнила озеро, ослепительно голубое и ровное как стекло, а иногда серое и волнистое, если с севера дул сильный ветер и по зеркальной водной глади бежали белые барашки волн. Желание увидеть родные места стало настолько сильным, что причинило почти физическую боль.

На отца я очень рассердилась. Я не собиралась бросать его, но он мог хотя бы поговорить со мной, дав возможность самой сделать выбор. В двадцать один год, когда ты уже не ребенок, старомодная родительская опека порой становится просто невыносимой.

«Пусть только вернется, – мысленно твердила я себе. – Пусть только вернется. Я припомню ему эти письма. Выскажу все... Я... Я...»

И опять приступ злости быстро прошел. Я вообще не могу долго сердиться на кого-нибудь. К тому же вечерняя прохлада несколько остудила мой пыл, и я ощутила удивительное умиротворение. В конце концов, ничего не изменилось. Я останусь с ним – потому что люблю его, потому что он хочет, чтобы я была рядом, потому что я нужна ему. Альтернативы просто не существует. О письмах я ничего не скажу. Это поставило бы отца в неловкое положение. Я не стану его унижать, ведь доверие очень важно, если мы и дальше собираемся жить вместе. Он всегда должен оставаться сильнее и мудрее меня.

Рано утром, когда я мыла пол на кухне, послышалось знакомое надсадное рычание нашего «доджа», прыгающего на ухабах и рытвинах проселочной дороги. Я поспешно протерла последний фут потрескавшегося линолеума, отжала тряпку, слила грязную воду в сток и, на ходу вытирая руки о фартук, вышла на заднее крыльцо встречать отца.

День выдался восхитительный: по голубому небу стремительно неслись ослепительно белые облака, а сверкающий океан был весь в огромных бурунах, с шумом накатывавшихся на берег. Я проскочила под веревкой, на которой хлопало по ветру уже выстиранное белье, и поспешила навстречу приближавшейся машине.

Но меня ждало потрясение – отец был не один. Несмотря на прекрасную погоду, верх машины оказался опущен, а рядом с водителем восседала Линда Лансинг, как я безошибочно определила по развевающимся рыжим волосам. Завидев меня, она высунулась из окна и помахала рукой. Вместе с ней показался белый пудель, сидевший у хозяйки на коленях, и разразился безудержным тявканьем, как бы давая мне понять, что я не имею никаких прав находиться здесь.

Рыжик, игравший на берегу со старой корзиной, услышал лай пуделя и немедленно бросился мне на выручку, выскочив из-за угла дома, словно ракета. Оскалив зубы, он кинулся на «додж», норовя поскорее вонзить клыки в шею недруга. Отец чертыхнулся, Линда завизжала, прижав к груди свое лохматое сокровище, сам виновник переполоха заскулил, и я поспешно оттащила Рыжика в дом, приказав ему замолчать и вести себя прилично. Увы, иначе он не дал бы нам нормально поговорить.