Конец эры - [28]

У нас был включён магнитофон, и мы постоянно комментировали увиденное, описывая всё: от текстуры почвы (плотно утрамбованная, но без камешков, характерных для послеледниковых тилей) до растительности (твёрдые породы деревьев, много цветов, густой папоротниковый подлесок) и неба (по которому теперь ползли  огромные башни кучево-дождевых облаков, словно модели Гранд-Каньона, сделанные из ваты). Установленная на крыше камера на стабилизированной подвеске передавала отснятое на видеомагнитофон, установленный там, где у обычной машины был бы бардачок, дополняя то, что снимали индивидуальные микрокамеры. Так же на крыше разнообразные инструменты фиксировали информацию о свойствах атмосферы и отфильтровывали из воздуха пыльцу, которую мы собирались взять с собой в будущее.

Где-то через час нам совершенно невероятно повезло. Тропа изгибалась в том месте, где стаду цератопсов пришлось обойти особо плотное скопление хвойных деревьев. Мы проследовали по изгибу и  практически столкнулись с ящером, который мог быть только тираннозавром рекс. Он был по меньшей мере вдвое крупнее тех, что мы видели в первую ночь; самка почтенного возраста, гигант, действительно достойный носить титул короля — или королевы — ужасных ящеров.

Кликс нажал на тормоза. Зверюга двенадцати метров в длину лежала на брюхе и словно бы пребывала в трансе. Она, должно быть, только что наелась и теперь занималась пищеварением, поскольку морда у неё была вымазана подсыхающей кровью. Гигантская бугорчатая голова оторвалась от земли и повернулась в нашу сторону. У рекса были широкие скулы и хорошее бинокулярное зрение; глаза серые и влажные, словно озерца ртути. Она издала неуверенное рычание, но не выказала никакого желания ни бежать от нас, ни, к счастью, атаковать. Кликс заглушил мотор, и мы просто сидели всего в двадцати метрах, упиваясь зрелищем крупнейшего охотника, когда либо ходившего по земле.

Некоторые предполагали, что тираннозавры были падальщиками, но я всегда отвергал эту теорию. В эпоху человека на земле нет эксклюзивных наземных падальщиков, поскольку только рыбы и птицы обладают возможностью обыскивать достаточно большие площади, чтобы находить достаточно падали для прокорма. К тому же, ножевидные зубы рекса и его массивная челюстная мускулатура для питания падалью попросту не нужны. Впрочем, остатков трапезы нигде не было видно. Я удивлялся, почему бы ему было не прилечь прямо на месте трапезы, но через несколько минут всё само собой разъяснилось.

Один, второй, а потом целая стая крошечных жёлто-зелёных крылатых рептилий опустилась с неба. Должно быть, они были здесь и раньше, но наш джип их спугнул. Тираннозавр открыл пасть и отвернул свои тонкие чешуйчатые губы. Длина зубов варьировалась от семи сантиметров до примерно шестнадцати. Комочки мяса были вдавлены в дёсны, волокнистые куски застряли между соседними зубами. Несколько миниатюрных птерозавров, полусложив крылья, вперевалку вошли в огромную пасть и начали выклёвывать остатки карнозавровой трапезы, очищая зубы и дёсны. Один из жёлто-зелёных летунов выхватил особенно здоровый кусок, и двое его друзей тут же принялись его отбирать. Рекс продолжал дремать, безразличный к возне внутри его зияющей пасти. Остальные птерозавры опустились на его короткую спину и толстый хвост; их клювы мелькали туда-сюда, как медицинские ланцеты, выковыривая наводнивших шкуру тираннозавра червей и жуков.

Для тираннозавра этот симбиоз был, несомненно, привычен: мы слышали довольное урчание, исходящее из глубин грудной клетки. Отяжелевшей от последней трапезы, рекс, должно быть, прошагал значительное расстояние от того места, где убил добычу, потому что будь оно неподалёку, то птерозавры предпочли бы кормиться на остатках трупа.

Мы наблюдали больше часа, терпя нарастающую в кабине жару. Несмотря на то, что камеры на крыше и индивидуальные микрокамеры вели непрерывную запись, мы время от времени делали снимки обычными фотокамерами.

Внезапно мне пришла в голову идея. Я залез в свой лежащий под ногами рюкзак и достал из него полбуханки хлеба, который мы захватили с собой, чтобы делать бутерброды. Оторвав кусочек поджаристой корочки, я опустил окно и бросил хлеб где-то на половине расстояния между джипом и тираннозавром. Пара птерозавров поднялась в воздух, потом опустилась на землю. Один из них подковылял к хлебу и подозрительно его осмотрел. Через некоторое время, по-видимому, удовлетворённый тем, что хлеб лежит спокойно и не пытается напасть, он ухватил его своим длинным клювом.

Я кинул ещё кусочек, в этот раз примерно вдвое ближе. Птерозавр подскочил к нему и начал клевать без промедления. Кликс жестом показал, что тоже хочет попробовать. Он взял кусочек из сумки и начал его крошить. Другие птерозавры слетелись посмотреть, что происходит. Скоро мы кидали кусочки так быстро, как успевали их отламывать, и примерно четверть стаи решила, что печёный хлеб им больше по вкусу, чем объедки из пасти тираннозавра. Мы кидали хлеб всё ближе и ближе, подманивая рептилий к машине; они были размером с голубя. Потом Кликс бросил несколько кусочков на капот, но птерозаврам, наверное, металл показался слишком горячим, и хлеб на капоте остался несъеденным. Скоро остался последний кусок хлеба. Вместо того, чтобы бросить и его, я разломал его на три части и выставил наружу на раскрытой ладони. После нескольких минут сидения неподвижно один храбрый птерозавр опустился мне на руку; когти на его ногах прокололи ткань моей рубашки. Перепонки неплотно сложенных крыльев, похожих на крылья летучих мышей, трепетали на ветру. Тремя молниеносными выпадами беззубый клюв, словно пинцетом, подхватил хлеб. Мгновение спустя маленький летун исчез.