Конец черного темника - [17]
Чиврано, в надетом поверх шерстяной блузы стальном панцире, с арбалетом в руках, нёс службу на крепостной стене. Иногда он подходил к своим приятелям — братьям Тривиджано, Паоло и Мауро, кафским кузнецам, которые тоже участвовали в уличной драке, чтобы поинтересоваться, как у них идут дела?
Братья возились с казом, закрепляя между двух кирпичных кладок железную ось, проходящую внутри него таким образом, чтобы он находился в наклонном положении. За верхний же край каза цеплялась цепь. При осаде её натягивали, выравнивая каз, наполняли кипятком или кипящей смолой, потом цепь отпускали, каз опрокидывался, и содержимое выливалось на головы врагов.
Вдруг потемнело. Чиврано оглянулся и увидел, что на солнце надвинулась туча, но это была не дождевая туча... И он понял, что идёт несметное ордынское войско; копытами коней и деревянными колёсами арб оно вздымало чёрные клубы пыли, жгло на пути всё, что может гореть... Густыми космами пепел тоже поднимался к небу.
Чиврано подал знак на башню, и там ударили в тяжёлый колокол; тугой его звук разлился над городом и потёк далее — к близлежащим селениям.
Там всполошились, забегали.
Вскоре оттуда потянулись подводы, доверху груженные домашним скарбом, за ними еле поспевали женщины с детьми. Вот уже заколотили чем-то тяжёлым в железные ворота, закричали истошно:
— Татары! Татары!
И на переходах крепостной стены подхватили это слово, переиначивая его на свой, итальянский, лад:
— Тартары![32]
Как Чингисхан и Батый, Джанибек тоже посылал вперёд не один тумен татар, они, как говорилось выше, служили надёжным щитом основного войска Орды, состоящего из монголов. Но уже бурно шло кровосмешение... Знатные ордынские мурзы женились на татарках, а татарские военачальники брали в жёны монголок. В Орде становилось заметным почитание людей не по родовитости, а по характеру человека и его личным заслугам... Для таких храбрецов, как Мамай, наступали благоприятные времена.
Подошедши к Кафе, ордынцы расположились на расстоянии двух полётов арбалетной стрелы, составив вкруговую в несколько рядов свои кибитки, арбы, метательные машины и тараны. Вместе с воинами к берегу Чёрного моря пришли и их семьи; на уртоне они разбили юрты, и вскоре повсюду запылали огни в дзаголмах[33], а в больших котлах закипела вода, в которой варилась баранина, нарезанная большими кусками.
Белый шатёр Джанибека с золотым полумесяцем поставили чуть поодаль, у основания горы Тебе-оба. Тут же обосновались его тургауды.
Стало смеркаться. Острый глаз Андреоло Чиврано заметил со стены, как ордынцы стреножили лошадей и погнали за реку Салгир, где росли высокие сочные травы. «Без коня татарин беспомощен как дитя... — подумал Чиврано. — Предпринять бы ночную вылазку и пригнать табун в Кафу...» Этими мыслями он поделился с братьями Тривиджано, а рано утром, когда на стене появился начальник гарнизона, и с ним.
— Молодец! — похвалил Андреоло Стефано ди Фиораванти. — Не ошиблись мы в тебе, Чиврано, а то, что ты поведал мне, я возьму на заметку...
Начальник гарнизона подошёл к казу, уже надёжно укреплённому в стене, покачал его и удовлетворённо пожевал губами. Значит, ему и кузнецы, братья-разбойнички, тоже понравились...
Над станом монголо-татар клубился молочный туман, а на склоне горы Тебе-оба он был гуще, цвета пепла, и в разрывах его проглядывали белые юрты многочисленных жён золотоордынского хана.
В эту рань ещё спали, но бодрствовал сам Джанибек. В походе он приучил себя мало времени отводить на сон и часто, переодевшись в простой халат, обходил посты... Горе тому, кого он заставал спящим. Сопровождающие хана тургауды тут же набрасывали провинившемуся на шею скрученную из воловьих жил удавку... Порою постовой отдавал Аллаху душу, так и не проснувшись и не разобравшись, где явь, а где небыль...
Джанибек, взглянув на серые клубы тумана, поёжился, глубже запахнул полы халата и, дав знак возникшим как по команде тургаудам оставаться на месте, вошёл в шатёр. Проверять посты сегодня он раздумал... Свою любимую младшую жену Абике, разметавшуюся на ложе, он слегка подвинул и, раздевшись, лёг рядом.
Нехороший ему сегодня приснился сон. Как будто сын его, восемнадцатилетний Бердибек, которого он впервые взял в поход, прокравшись в его шатёр, опустил на его голову меч, но промахнулся, и лезвие впилось в грудь лежащей рядом Абике...
Джанибек повернулся к ней, привлёк к волосатой груди её нежное податливое тело, сильно прижался щекой к щеке Абике, которая уже проснулась, потом с каким-то остервенением набросился на неё, жадно утоляя свои внезапно возникшие дикие желания... Абике лишь поначалу постанывала, а потом стала вскрикивать, и тургауды у входа в шатёр, переглядываясь, понимающе заулыбались...
Насытившись, Джанибек откинулся на подушки, прислонённые к кереге, Абике встала, прошлась по шатру, взяла полотенце и вытерла со лба и груди повелителя густо выступивший пот.
— Абике, ты когда видела моего сына? — спросил Джанибек.
