Кондильяк - [51]

Между тем суеверия проповедуются жрецами алтарей, а главы правительств используют суеверия в своих целях. Законодатели приписывают богам речи [освящающие их законы]; философы приспосабливают свои воззрения к предрассудкам, которых они не отваживаются оспаривать, которых они не могут уничтожить и которые иногда они сами разделяют. Так, суеверие, законодательство и философии суть не что иное, как единый свод (corps) доктрины, в которой большое количество заблуждений, смешанных с небольшим количеством истин, погружают народы во мрак, и к тому же создается видимость просвещения этих народов […]

Я понимаю под философией знание природы в вещах, доступных нам. А вещи доступны нам благодаря наблюдению: например, мы наблюдали ход светил, и мы его знаем. Вещи доступны нам еще посредством аналогии, так как среди явлений, которые не поддаются нашему наблюдению, существуют и такие, о которых мы можем судить, исходя из тех, которые мы наблюдаем. Мы, например, считаем, что Земле присуще двойное обращение, потому что мы наблюдаем двойное обращение других планет. Так же, как невооруженным глазом наше зрение видит не так далеко, как глазом с помощью телескопа, так и наше знание простирается далеко лишь с помощью аналогии. Аналогия для наблюдения является тем же, чем телескоп для глаза. Поэтому, подобно тому как невозможно видеть то, что за пределами досягаемости телескопа, так же невозможно нам познать то, что за пределами аналогии. Одним словом, наблюдение и аналогия определяют поле наших знаний так же, как глаза и телескопы определяют поле нашего зрения. Вот чего древние философы, видимо, не знали. Будучи убеждены, что они созданы, чтобы проникать во все тайны природы, они воображали, что им дано все, вплоть до вещей, ускользающих от наблюдения и от аналогии. Их не останавливали препятствия, наоборот, они их побуждали; и чем более невозможным оказывалось для них преодолеть эти препятствия, тем больше они удваивали свои усилия, так как они не догадывались о своем бессилии. Они копили предвзятости, рисковали выдвигать туманные понятия, возрождали старые воззрения, преподнося их с новыми ухищрениями, — одним словом, создавали плохие системы. Эти системы распространялись с таким же фанатизмом, как суеверия идолопоклонников, потому что они были не менее невразумительные. Это заблуждения, перенесенные во все климаты; они покрывали всю землю и, казалось, вовсе не оставили места истине, как некогда покрывающие землю леса не оставляли места для земледелия. Но леса истребить легче, нежели заблуждения, так как философы были более приспособлены к умножению предвзятостей, чем к их искоренению. Сами они очень робко подступали к идолам. От страха ли или от ослепления, но курили им фимиам и, сделав своим занятием примирение собственных воззрений с простонародными, они выглядели зачастую не менее суеверными, чем народ […]

…Мы видим, что люди достигают успехов в своих исследованиях лишь в той мере, в какой опыт предупреждает их об их ошибках; этого достаточно для того, чтобы объяснить, каким путем они создают и быстро совершенствуют многие искусства, и вместе с тем какие науки приходится развивать веками и безуспешно. Но почему искусства в Египте и в Азии после достижения большого прогресса прекратили свое совершенствование? И почему те же искусства, будучи перенесены в Грецию, процветали там пышнее, нежели где бы то ни было? Почему промышленность и искусства в отдельных случаях в одной обстановке замирают? И почему в другой — они идут на подъем?

Восточные народы, одаренные духом изобретательности, внезапно его лишились. Они не только вновь не изобретают, но словно бы и не в состоянии совершенствовать то, что они ранее изобрели; и если они заняты лишь грубой обработкой наиболее необходимых искусств, то в науках они остаются совершенно бесплодными, именуя науками ряд нелепейших воззрений. Греки совершенствуют искусства, заимствованные в Египте и в Финикии, создают новые; и по одаренности, проявленной греками в целом ряде областей, можно предположить, что от их проницательности ничто не могло укрыться. Однако науки остаются несовершенными; и прежде чем они достигнут значительных успехов, пройдут века; но когда они станут достигать этих успехов, это будет происходить быстро. Я в данной главе ставлю своей задачей отыскать причины этих явлений. Следует постичь, как наш разум, вступая в противоречие с самим собой, в одно и то же время является и возвышенным, и тупым.

Это, монсиньор, не вопрос чистого умозрения. Разум являет отставание в развитии не иначе как в силу пороков государственного управления. Поэтому, если Вы желаете стяжать славу, со знанием дела содействуя прогрессу ума человеческого, Вам надлежит рассмотреть причины, способствовавшие в прошлых веках его развитию, и причины его отставания.

При возникновении общества все граждане были в равной мере землепашцами и солдатами. Искусствами, только еще возникавшими, занимались в равной мере все, и еще нельзя было различить отдельные профессии.

В пору всеобщего невежества открытия были необходимы. Цену им придавала нужда в них. Тот, кому общество было обязано открытиями, завоевывал почет в обществе, и полезные изыскания становились предметом соревнования для всех граждан.