Концерт для баяна с барабаном - [31]
— Не возьмут!
— Возьмут!!!
— Не возьмут!!!
— Возьмут!!!
Лёка отшвырнула ложку и разревелась. И проревела весь день.
А вечером пришёл с работы папа. И пообещал непременно прославиться и приобрести научную ценность.
— Только, — попросил папа, — можно я пока не буду скелетом? Мне с вами лучше, чем с тираннозавром в музее.
— Ла-а-адно, — смилостивилась Лёка, игриво дёрнула папу за нос и заглянула ему внутрь уха.
Нос у папы великолепный: крупный, мясистый. Да и уши ничего себе — торчат из головы розовыми мягкими лопухами. Лёка склоняет голову набок. Рассматривает папу, как художник, прицеливающийся к натуре. Чешет в затылке. Хитро щурит глаз.
В общем, завтра Лёку первый раз поведут в зоопарк.
Подруга по переписке
Ну и уро-о-одина! — протянула Танька, заглянунув мне через плечо. — Лицо как у лошади!
Я обиделась и прижала фотографию к груди:
— Ничего и не уродина! На себя посмотри…
— Гляделки — во!
Танька выпучила свои и без того круглые глаза.
— Носище — во!
Она прижала палец к носу, расплющив его по щекам.
— Пасть вот такая!
Танька засунула пальцы в рот и растянула его до самых ушей.
— Волосы…
— Ты! Ты!!! — закричала я, не в силах выносить Танькиных издевательств. — Она не уродина! Она… она…
— Красавица! — подсказала Танька и злорадно ухмыльнулась. — Ну-ка, дай мне полюбоваться.
Танька цапнула фотографию за угол и потянула к себе. Я не отпускала.
— Ну, дай, дай! — требовала Танька и тянула фотографию.
Я держала крепко. Двумя руками.
Танька тянула.
Я держала.
Хр-р-рясь! Фотография разорвалась пополам с противным громким треском.
— Ты-ы-ы! — захлебнулась я жгучим негодованием.
Дзы-ы-ы-ы-ынь! — прокатился по коридорам звонок на урок.
Танька хихикнула, бросила обрывок мне под ноги и ускакала прочь, вскидывая кверху коленки и небрежно размахивая портфелем.
Дома я тщательно разгладила куски фотографии. Приладила их друг к другу. Склеила с обратной стороны скотчем. Подула. Ещё раз разгладила. Отодвинула в сторону и посмотрела издалека.
С чёрно-белой фотографии глядела девочка. Глядела не на меня, а куда-то вдаль. Огромные глаза её были задумчивы. Нос чуть приплюснут. На вытянутом лице застыла неподвижная широкая улыбка.
Одета девочка в белое кружевное платье. На плечах — тёмные густые кудри. В руках — маленькая книжечка. Рядом, на круглом столике, картинка с изображением Бога и белые лилии в вазе.
Я всматривалась в её черты. Таяла от нежности и любви к девочке на фотографии, похожей на спустившегося с неба ангела.
— Агнешка, — прошептала я и погладила девочку по волосам. Что за удивительное имя! Его можно петь: Агнешка…
В прошлой четверти Елена Павловна принесла в наш класс пачку разноцветных конвертов с иностранными марками.
— Вот, — Елена Павловна торжественно хлопнула пачкой об учительский стол. — Это ваши зарубежные друзья. По переписке.
Мы обрадовались и принялись греметь стульями. Но Елена Павловна сразу нас успокоила. Она сказала, что зарубежные друзья будут не у всех, а только у отличников и победителей районной олимпиады по математике. Я была отличницей, и мне досталась Агнешка. Неземная, восхитительная Агнешка. Прекрасная, как принцесса из сказки.
Жила Агнешка в Варшаве. Варшава оказалась столицей Польши.
Я разворачивала карту мира и искала Польшу. Польша была, похожа на корявую оладью, распластавшуюся на сковородке Европы. Такие корявые оладьи по воскресеньям печёт моя бабушка.
Я брала линейку и мерила расстояние. От Москвы до Варшавы выходило всего четыре с половиной сантиметра. А как будто на другой планете.
Мне казалось, что Польша — совершенно особенная, ни на что не похожая страна. Потому что там есть город Краков, который чуть не взорвали во время войны фашисты, и Барбара Брыльска из «Иронии судьбы», и, самое главное, Агнешка.
Агнешка присылала мне удивительные, необыкновенные письма. Она писала по-русски, старательным круглым почерком. Про свою сестру Малгосю. Про брата Янека. Про папу, который играет на скрипке полонез Огинского. Про маму, которая готовит на обед бигос. Про то, как по воскресеньям они всей семьёй ходят в костёл.
В свои письма Агнешка обычно вкладывала маленькие засушенные цветочки. Или этикетки от духов. Или конфетные фантики.
Я засовывала в конверт нос и втягивала в себя головокружительные запахи: увядших цветов, съеденного шоколада, чего-то неописуемого, заграничного. И у меня действительно начинала кружиться голова. То ли от этих запахов. То ли от любви к Агнешке…
— Врёт она всё! — говорила Танька, когда я, захлёбываясь от восторга, пересказывала ей Агнешкины письма.
— Что врёт? — не понимала я и обижалась на Таньку.
— Всё врёт! — обрубала она разговор и скакала прочь, вскидывая кверху острые коленки.
Почему-то Танька сразу невзлюбила Агнешку. Она высмеивала и её почерк, и её письма, и её засушенные цветы.
— Ты ей тоже что-нибудь пошли, — говорила она, с деланным интересом рассматривая Агнешкины сувениры.
— Что? — я наивно ожидала, что Танька даст мне дельный совет.
— Ну… — Танька притворно морщила лоб, — допустим, прошлогодний автобусный билет. Или шкурку от колбасы. Или… хочешь, я принесу тебе Рыжика? Ты ей пошлёшь. Она обрадуется.
