Конан Дойль на стороне защиты - [30]

«Ожидать, что шеренга шотландских констеблей и железнодорожников обеспечит „прикрытие“ при опознании немецкого еврея с явно иностранной внешностью, было почти то же самое, что пытаться спрятать бульдога среди карликовых дамских пуделей», — годы спустя язвительно напишет журналист Уильям Парк. Очень кстати пришлось и то, что некоторым свидетелям перед опознанием показали фото Слейтера, — такова была распространенная практика в те годы.

На следующий день, 22 февраля, Слейтеру и его адвокату Юингу Спирсу было официально зачитано обвинение в убийстве мисс Гилкрист, и Слейтера вернули под стражу, в тюрьму на Герцогской улице в Глазго. «Слейтер всех поразил спокойствием и учтивыми манерами, — писал Питер Хант. — Он попросил мистера Спирса передать благодарность полиции за их доброе обращение». Немного спустя Спирс признался газетчикам: «Чем больше я вижу Слейтера, тем больше уверяюсь в его невиновности. Не забудьте, я говорю это не как официальный адвокат. Общаясь со Слейтером как человек с человеком, я не могу отделаться от чувства, что совершена чудовищная ошибка. Слейтер не принадлежит к людям, которые пошли бы на такое отвратительное преступление».

Вскоре судебные разбирательства перенесли в столицу Шотландии Эдинбург, и Слейтера перевели в эдинбургскую тюрьму Колтон. Во время заседаний, назначенных на весну, государственное обвинение должен был представлять Джеймс Харт, местный прокурор Ланаркшира — графства, в которое входил Глазго[28]. Харт, с большим пылом добивавшийся осуждения Слейтера, впоследствии станет считаться одним из наиболее сильно повлиявших на исход процесса участников. С адвокатской стороны выступали Спирс и барристер Александр Макклюр, которому предстояло вести судебные прения.

Официальное обвинение было предъявлено Слейтеру 6 апреля; его молоток, плащ и одну из шляп отправили на экспертизу доктору Джону Глейстеру из Университета Глазго. Глейстер, один из ведущих судебно-медицинских экспертов Шотландии, перед этим производил вскрытие тела мисс Гилкрист. Его показания в суде, включая перечень ужасающих травм жертвы и утверждение, будто все они сделаны миниатюрным молотком Слейтера, почти неотвратимо помогли довести суд до приговора Слейтеру.

Вопрос, не дававший тогда покоя Конан Дойлю, в течение сотни лет так и не получил ответа: если полиция уже через неделю знала о том, что брошь нельзя рассматривать в качестве улики, то почему Слейтера продолжали обвинять в убийстве? Среди прочего причина крылась в неблагоприятном стечении исторических обстоятельств.

Во времена убийства мисс Гилкрист сыщик, проводящий идентификацию подозреваемого, оказывался на распутье. Для него существовало две дороги. Одна — путь вперед, зарождающаяся рационалистическая наука ХХ века, которая позже будет названа криминалистикой. Другая — путь назад, туманная псевдонаука XIX века, известная как криминология и основывающаяся на работах Чезаре Ломброзо и ему подобных. Свернув на путь криминологии, полиция Глазго обрекла Слейтера на худшее. Впрочем, как подтвердилось годы спустя, навешивание на него убийства мисс Гилкрист было целью полиции с самого начала.

Викторианские времена не раз называли эпохой идентификации, и такое название очень уместно. Развитие техники, приведшее к росту городов, породило и тягу к передвижениям: железные дороги и быстрые пароходы позволяли обычным людям с легкостью пересекать границы. Впрочем, преступникам — тоже, что было гораздо хуже. Сами города с их толпами незнакомцев были для преступника благодатным местом, где личность становилась понятием условным: прикрываешься фальшивым именем — и растворяешься в толпе. В итоге тревожность, присущая эпохе, породила идею необходимости издали опознавать преступника как такового. Однако индивидуальная идентификация, то есть способность найти конкретную иголку в плотном многонациональном стоге сена, — дело нелегкое, и перед викторианским обществом встал насущный вопрос о том, как это делать.

Чтобы идентифицировать подозреваемого, нужно в числе прочего уметь считывать информацию с обстановки на месте преступления, с жертвы или с самого преступника. В наше время самый известный способ для этого — задействовать отрасли криминалистики, такие как баллистика, дактилоскопия, серология и токсикология. Эти реконструирующие дисциплины Новейшего времени позволяют расследователям восстановить прошлые события через некоторое, иногда очень длительное, время после того, как они произойдут, — как, например, опознание по ДНК, введенное в 1980-х годах.

Однако в Викторианскую эпоху криминалистика находилась еще в зародыше, до конца XIX века не существовало даже такого понятия, как «место преступления». И криминалистические расследования в привычном нам виде — со строгими профессиональными протоколами, современными научными процедурами и оборудованными по последнему слову техники полицейскими лабораториями — начали проводиться лишь в 1930–1940-х годах.

И все же необходимость идентифицировать преступников стара как мир. Можно вспомнить Каина, который совершил первое описанное в истории человечества убийство и навсегда был заклеймен особым знаком — «каиновой печатью». Но как же идентифицировали преступников до середины ХХ века? Ответ лежит в плоскости символики, сферы знаков: если в наше время информация в основном считывается с места преступления, то раньше ее считывали непосредственно с преступника.