Конан Дойль на стороне защиты - [28]

«Абдукция» — или «ретродукция», как иногда называл ее Пирс, — очень схожа с «ретроспективным прорицанием» Гексли. Имея на руках набор следствий — отпечатки лап животных, медицинские симптомы, улики с места преступления, — исследователь применяет абдукцию для выяснения наиболее логически вероятной причины для них.

«Некий объект, — писал Пирс, — представляет собой неординарную комбинацию свойств, для которых мы хотели бы иметь объяснение. Мы лишь предполагаем, что объяснение существует, и если такое предположение верно, то объяснением служит какой-то один неявный факт, в то время как могут существовать, вероятно, миллионы других возможных объяснений, все из которых, к сожалению, ошибочны. На улицах Нью-Йорка найден человек, которого ударили ножом в спину. Начальник полиции может открыть справочник, ткнуть пальцем в любое имя и высказать догадку, что это и есть имя убийцы. Чего будет стоить такая догадка?» (Полиция Глазго примерно таким способом и ткнула в Слейтера.)

Абдуктивный метод не позволяет таких опрометчивых выводов. «Абдукция отталкивается от фактов, без всякого наличия изначальной гипотезы, хотя движущим мотивом служит именно чувство, что гипотеза необходима для объяснения таких удивительных фактов, — пишет Пирс. — Индукция отталкивается от подходящего предположения, без наличия изначальных фактов, хотя она и нуждается в фактах для поддержки гипотезы. Абдукция ищет гипотезу. Индукция ищет факты».

Как объясняет группа английских ученых в статье о медицинской диагностике, абдукция имеет следующую форму:

Наблюдается факт С.

Если А верно, то С — обыденное положение дел.

Следовательно, есть причина подозревать, что А верно.

Этот процесс — зеркальное отражение дедукции: при дедукции исследователь идет в рассуждениях вперед, от причины к следствию. Когда Холмс в своей дебютной истории говорит: «При решении подобных задач очень важно уметь рассуждать ретроспективно»[25] — он восхваляет абдукцию. Чтобы проиллюстрировать разницу между дедукцией, индукцией и абдукцией, Пирс приводит вот такой тройной комплект силлогизмов:

Дедукция

Правило: Все серьезные ножевые раны дают кровотечение.

Частный случай: Это была серьезная ножевая рана.

Вывод [дедуцированный итог]: Было кровотечение.

Индукция

Частный случай: Это была серьезная ножевая рана.

Результат: Было кровотечение.

Вывод [индуцированное правило]: Все серьезные ножевые раны дают кровотечение.

Абдукция

Правило: Все серьезные ножевые раны дают кровотечение.

Результат: Было кровотечение.

Вывод [абдуцированный частный случай]: Это была (вероятно) серьезная ножевая рана.

Составляя дело против Слейтера, полиция и обвинение действовали дедуктивно, с ущербом для правосудия. Если их абсурдные рассуждения свести в схему, она выглядела бы примерно так:

Правило: Все убийства совершаются «нежелательными лицами».

Частный случай: Оскар Слейтер принадлежит к «нежелательным лицам».

Вывод: Оскар Слейтер совершил убийство мисс Гилкрист.

Абдукция, как и реконструирующие науки Викторианской эпохи, порождает нарратив. Именно этот метод использовал Задиг для разматывания причинно-следственного клубка, который связал бы наблюдаемые факты. Более века спустя точно так же действовал и Шерлок Холмс: «Мы, кажется, вступили в область догадок»[26], — говорит клиент Холмса доктор Мортимер в «Собаке Баскервилей».

«Скажите лучше, — отвечает Холмс, — в область, где взвешиваются все возможности, с тем чтобы выбрать из них наиболее правдоподобную. Таково научное использование силы воображения, которое всегда работает у специалистов на твердой материальной основе».

Раз за разом Холмс использует абдукцию для расследования дел, применяя ретроспективные рассуждения до тех пор, пока все не превратится, как он говорит, в «цепь непрерывных и безошибочных логических заключений». В рассказе 1904 года «Шесть Наполеонов» Лондон становится ареной ошеломляющих преступлений: кто-то последовательно крадет и разбивает совершенно одинаковые гипсовые бюсты Наполеона, изготовленные одновременно. Для известного своей недалекостью инспектора Лестрейда из Скотланд-Ярда очевидное объяснение состоит в том, что кражи — дело рук безумца, который «до такой степени ненавидит Наполеона Первого, что истребляет каждое его изображение, какое попадается на глаза»[27].

Однако на вкус Холмса гипотеза Лестрейда объясняет факты слишком примитивно. Если безумец действительно жаждет разбить все изображения Наполеона, тогда зачем охотиться на эти конкретные бюсты, «если принять во внимание, — отмечает Холмс, — что в Лондоне находится несколько тысяч бюстов, изображающих великого императора»? И почему, спрашивает Холмс позже, злоумышленник, сбежавший с одним из бюстов, не разбивает его сразу, а ждет, пока окажется на конкретном участке улицы? «Холмс показал на уличный фонарь, горевший у нас над головой, — пишет Конан Дойль. — Здесь этот человек мог видеть то, что он делает, а там не мог. Вот что привело его сюда».

Такие умственные наблюдения вкупе с поездками в некоторые места позволяют Холмсу создать, как заявляет он Лестрейду не без гордости, нарратив преступления «с помощью объединенной цепочки индуктивных рассуждений. Кражи с разбитием бюстов, — верно отмечает он, — имели целью найти бесценную жемчужину, спрятанную внутри одного из них».