Конь бледный еврея Бейлиса - [46]

- А чего? - отозвался толстый, бритый наголо. - Оне наговорят - вовек не расхлебаешь. Сказано - сделано!

Евдокимова поволокли; он успел оглянуться и вдруг увидел на стене то, что во время разговора было скрыто за спиной - картину. Хотя и без рамы, но выглядела внушительно: в центре, на возвышении, стояла Императорская Семья; вокруг - родственники; далее ударяли по глазам разноцветной формой полки гвардии; за ними сплошь серые, армейские. Еще дальше темнели плотной стеной чиновники, отдельными шеренгами располагались жандармы, охранники и члены союзов: Русского, Михаила Архангела, Двуглавого орла. И со всех сторон черным клином перли на эту оборону евреи в черных лапсердаках и котелках, с пейсами до земли; передовые держали в руках знамена с надписями на иврите. Кое-где ровная линия обороняющихся выгибалась от натиска, где-то дала трещину, и нападавшие прорывались, мгновенно увеличивая дыру. И там, где они мчались, среди защитников Царя клонились долу раненые, лежали убиенные, и ребенок с льняными волосами протягивал ручонки, пытаясь преградить врагам путь... "Занятно-то как... - неслось в мозгу. - Мальчик... Надо же..."

- А что означает... - захрипел, - мальчик? Ну... там...

- Чистоту наших намерений означает... - ответствовал Голубев насмешливо. - Вы больше молчите - дольше проживете.

Снова посадили в закрытый экипаж; глаза по-прежнему были завязаны, на этот раз марлей или бинтом - так показалось. Вскоре лошадь пошла ходче, книзу, Евдокимов догадался, что свозят к Днепру - угроза оказалась не пустой. "Вот как погибать приходится, - думал с горечью. - Кажется, одного мы поля ягоды, а вот, поди ж ты..."

- Топить станете? - спросил тоскливо. Хотя чего и спрашивать, они все сказали. Так, от безысходности и чтобы время хоть чем-нибудь занять.

- Утопим, - охотно подтвердил Голубев. - В прорубь спустим.

И сразу же ощутил Евгений Анатольевич холодное дыхание Днепра - лед еще стоял... Экипаж остановился, помогли сойти - вежливо, без хамства, и, поддерживая под руки, повели. Ноги сразу же заскользили, ботинки промокли, Евдокимов выругался.

- Теперь надолго... - произнес чей-то голос. И сразу же другой:

- Здесь.

Сняли повязку. Евгений Анатольевич стоял на льду, слева мерцал огнями Киев и чернели в светлеющем небе островерхие колокольни и купола, справа с трудом различались низенькие строения на Трухановом острове.

- Вас, значит, течением и унесет, - нехорошо улыбнулся Голубев, - подо льдом, далеко-далеко... Думаю, никогда не найдут...

- Был человек и нету! - радостно поддержал знакомый голос. - Да вы, ваше высокородие, не шибко и огорчайтесь. Что она, жизнь? Одно говно!

Стали связывать руки, потом ноги, Евгений Анатольевич хрипло и прерывисто читал "Отче наш". И вдруг увидел, как на дальнем, левом берегу три раза мигнул ярко-красный фонарь...

- Уходим, - приказал Голубев, хмуро подмигивая Евдокимову. - Мы на Труханов пойдем. Когда сольемся с берегом - линяйте. Вам повезло...

- Совсем... Можно идти? - с трудом провернул окостеневший язык. Или... вы... шутите?

- Какие шутки... Пошли, господа... - Они вытянулись в цепочку и двинулись длинной, извивающейся вереницей.

- Я же связан! - заорал Евдокимов не своим голосом. - Развяжите меня!

- А вы проявите смекалку и выдумку! - посоветовал Голубев. Его голос донесся глухо, издалека. - И не радуйтесь. Сплошные полыньи, темно, вы вряд ли доберетесь. Но это, простите, уже не наша вина...

Они исчезли. Под ногами чернела аккуратно выдолбленная дыра - ребята приготовились тщательно. Представил себе, как скользнуло тяжелое тело в глубину, мгновенно перехватило дыхание и наступило небытие... Что наша жизнь? Единым мгновением разрушается лукавое житейское торжество суеты. Прошел над человеком ветер - и нет его... Связалась цепочка: Кулябка, еврейская больница, они - Голубев и его люди. Точка отсчета - начальник Охранного. Но для чего понадобилось ему тихо и незаметно устранить сотоварища из Санкт-Петербурга? Это надобно обдумать, проверить и сделать выводы. А вообще-то... "Получается, что мне с вами не очень-то и по пути, господа? - задал себе вопрос и ответил: - Сначала - разберусь до основания. Кулябка наверняка сделает вид при встрече: "Спаслись? Очень рад, очень рад! Говорите - "союзники", Голубев? Ну-у, батенька, вам нагрело голову. Володя такой мягкий, такой добрый человек... Он неспособен. Вот если бы речь шла об извечных врагах..." Или тех, кто, по его мнению, "способствует"..." мысленно продолжил разговор и сразу почувствовал, что замерзает. За хотелось спать, это был дурной признак. Попытался освободить руки - не получилось, только мутящая разум боль в запястьях. Сразу вспомнил детство, кадетский корпус и жестокую игру: за пять минут до обеденной трубы старшие ловят и связывают - вот как теперь. Выскользнешь - твое счастье. Опоздал на обед - в лучшем случае замечание от дежурного офицера, в худшем - карцер или отмена увольнения в город. Но ведь исхитрялись... И было в этой дурацкой затее даже что-то полезное - гибкость развивалась невероятно!

Евгений Анатольевич начал протискивать зад сквозь связанные руки. Наивная, несбыточная затея... Тогда, кадетом, даже мундир - тонкий, шерстяной, способствовал скольжению. Теперешнее пальто наоборот, затрудняло - и ворсом и толщиной материи. Понял: если сил не хватит, не вывернется - гибель. И стал повторять процедуру, уже не обращая внимания на боль, сорванную кожу и черное небо над головой; вообще-то красиво было: звезды, белый лед, огоньки на берегу - они мерцали, гасли и вновь загорались, словно крохотные маяки надежды...