Комсомольский комитет - [80]

— Тебя трудненько поймать!

Толе не хотелось идти к себе. Он попросил Лену посидеть еще на лавочке. Но Лена сказала, что не может. Ведь она живет одна, и мало ли что нужно бывает сделать дома!

Прощаясь, Толя сказал словно невзначай:

— Вот такой друг нужен мне. — Он вдруг дотронулся до Лениного плеча и, ничего не сказав больше, нагнув голову, пошел прочь.

Хозяйка дома, открывая Лене, заметила удалявшуюся мужскую фигуру и заговорщицки кивнула вслед:

— Залетка, Елена Михайловна?

— Какая залетка? — не поняла Лена.

— Ну, значит, в сердце залетел!

— Что вы, тетя Паша! — искренне удивилась Лена. — Это наш товарищ.

* * *

Иван Овсянников дожидался Соню Цылеву. Он стоял на дороге, потому что знал: Соня сейчас в четвертом цехе, а оттуда пойдет в шестой.

Вот уже полгода Иван работал секретарем комсомольской организации механического цеха. Но что бы Иван ни делал, где бы он ни был, самым любимым его занятием было думать о Соне Цылевой.

Вот она показалась вместе с начальником шестого цеха Кузьмой Демьянычем и с Кимом Сорокиным.

Иван Овсянников слишком хорошо знал Соню Цылеву. Он знал, что она утрами накручивает на палец маленький белый локончик надо лбом, чтобы все думали, будто он вьется сам собой, и что она занимается гантелями, чтобы быть сильной, как парень.

Он видел, как Соня носком валенка толкнула попавшуюся на дороге большую прозрачную ледяную сосульку и оглянулась на Кузьму Демьяныча и на Кима, приглашая их полюбоваться, как покатилась сосулька, и засмеялась. Ей было восемнадцать лет, и Соня с гордостью говорила, что ей восемнадцать, когда люди давали ей больше.

— Соня! — с отчаянной решимостью сказал Иван, когда Соня, Ким и Кузьма Демьяныч поравнялись с ним. — Можно тебя на минутку? Мне нужно поговорить с тобой.

По лицу Сони видно было, что хотя она и хорошо относится к Ивану, сейчас она торопится и ей не очень хочется разговаривать с ним. Все-таки она попросила Кима:

— Ким! Зайди, пожалуйста, возьми у Кузьмы Демьяныча плакаты. Только их в комитет нужно принести!

— Хорошо, — деловито ответил Ким.

— Ты сегодня в третьей смене работаешь? — спросила Соня, когда они с Иваном отошли к скамейке на аллее, идущей от четвертого к восьмому.

— Да, Соня, — Иван смущенно улыбнулся, в улыбке его была безудержная радость оттого, что он видит Соню.

— Что у тебя?

Иван посмотрел на девушку, потом куда-то вдаль, у висков его, пульсируя, просвечивали синие жилки. Он сказал, ковыряя снег носком сапога:

— Ты меня полюбишь когда-нибудь, Соня?

Соня задумчиво и грустно улыбнулась.

— Чудак ты, Иван! Ну разве можно влюбиться по заказу?

— Да нет, я не о том, — смутившись и жадно глотая воздух, сказал Иван. — Что мне делать, Соня?

Иван еще что-то говорил, но Соня не слушала его. Она думала о том, что как было бы хорошо, если б она смогла полюбить Ивана, было бы хорошо и ему и ей, потому что Иван все-таки хороший парень. Но почему-то Соня ждала другого. И ей казалось, что то, другое, будет настоящее. Может быть, Соня когда-нибудь и полюбила бы Ивана, если бы он не любил ее так сильно, не делал бы решительно все, как Соня делает, и не думал бы обо всем так же, как Соня думает; если б не эти вечно преданные глаза, в которых, Соне казалось, отражаются ее собственные мысли.

— Почему ты молчишь, Соня? Ты обиделась, я тебе надоедаю, да?

— Ах, Иван, Иван, Ванечка! Ты не представляешь, как я на самом деле отношусь к тебе.

— Соня, я тогда уеду.

— Куда это ты уедешь?

Иван подумал и сказал, сам первый раз поверив в то, что он говорит:

— На целину, вот куда.

И они пошли рядом и очень долго не могли друг другу ничего сказать.

* * *

Только что прогудел гудок. В столовой до отказа набилось народу.

Шурка Веснянкин прибежал прежде других рабочих, он купил талончики для себя и для товарищей. Комсомольцы, сдвинув табуреты, шумно сели за один стол. «Для аппетиту» перед обедом Шурка взял каждому по стакану простокваши.

— Что это — один стакан, — разочарованно сказал Корнюхин, выбирая ложечкой остатки.

— А десять стаканов съешь?

— Съел бы, — равнодушно сказал Корнюхин.

— Спорим, не съешь? Поспорили.

На столе стыл обед Корнюхина, а ребята, съев щи, уписывали котлеты и с восторгом смотрели, как Мишка, лишь слепка покраснев, допивал десятый стакан.

— А еще? — млея от изумления, спросил Шурка.

— Если есть в буфете, так давай.

Шурка подумал и махнул рукой:

— Ну тебя, еще лопнешь.

Мишка сказал:

— Тяжело, — и погладил рукой живот.

Что взять с Шурки? Ребята советовали Михаилу заставить его сплясать или спеть петухом. Или чтобы после работы Шурок сыграл на баяне подряд десять вальсов. Но Михаил только равнодушно махнул рукой.

В столовую вошел Иван Овсянников. Иван работал в ночную смену, и ему давно уже полагалось спать. Но он даже не переоделся со смены. Из-под расстегнутой спецовки у него виднелась грязная выцветшая майка. Из-под лихо заломленной кепки на лоб падали растрепанные черные волосы. Иван, пошатываясь, искал кого-то, и казалось, что он вдребезги пьян. А ведь Иван давно уже не пил! Увидевший его Пескарев даже обрадовался, что Иван появился в таком безобразном виде.

— Посмотрите, пожалуйста, на вашего активиста Ваньку Овсянникова — наклюкался! — презрительно выговорил Пескарев.