Компендиум - [3]

Мое мнение по поводу именно интеллигенции, в отличие от интеллектуалов, можно прочесть в статье « Что такое интеллигенция…», которая публиковалась в «Спецназе России» с ноября 2006 по май 2007 года (http://specnaz.ru).

Александр Никитич же понимает под интеллигенцией именно работников умственного труда. Правда, следовало бы подробно осветить вопрос «отсутствие физического труда не обозначает умственного» - скажем, так называемый «офисный планктон», перекладывающий бумажки с место на место, умственным трудом не занимается .

Таким образом, везде, где в тексте упоминается интеллигенция, следует читать «работники умственного труда » («интеллектуал» - более узкое и элитарное понятие).

Позицию же «эпоха опоры на пролетариат прошла» я разделяю.

И дело не только в том, что пропорция рабочих и работников умственного труда разительно изменилась по сравнению с началом прошлого века, как отмечает Севастьянов. Дело еще и в том, что в то время рабочие (именно рабочие, а не люмпен-пролетариат) действительно были передовым классом общества среди большинства - работали с техникой, что требовало и серьезных навыков, и знаний. Сейчас же эта роль перешла именно к интеллектуалам.

Важно: «интеллектуал» - понятие надклассовое. Это не обязательно ученый или инженер, есть и рабочие-интеллектуалы, и философы-интеллектуалы. Интеллектуал - это комбинация высокого умственного развития и развитой психики, направленной на дальнейшее саморазвитие, а также стремление преобразовать мир.

Проводя революционные преобразования в обществе, невозможно опираться на обывателей, опираться имеет смысл лишь на интеллектуальное меньшинство (а вот использовать надо всех, кого можно).

Русский интеллигент (т.е. работник умственного труда) не может сейчас не быть русским националистом - утверждает Севастьянов, и я его в этом полностью поддерживаю. Даже расширю тезис: не обязательно интеллектуал, но и любой хоть сколь-либо оправдывающий эпитет «sapiens» в своем видовом названии, поднявшийся выше уровня обывателя, неизбежно станет русским националистом. Отрицать же необходимость (уже даже не целесообразность!) русского национализма может лишь тот, кто считает, что русские должны исчезнуть. Не задумываться же об этой проблеме могут только умственно неполноценные либо принципиальные обыватели, живущие по принципу «моя хата с краю, а своя рубашка ближе к телу».

Показательно, что у нас сходны причины, приведшие к осознанию себя русскими националистами. Александр Никитич писал («Как и почему я стал националистом»):

***

Как и в абсолютном большинстве русских интеллигентных семей, обсуждать национальный вопрос, акцентировать внимание на чьем-либо национальном происхождении было у нас по традиции не принято. И даже «неприлично, неинтеллигентно». В расчет брались лишь человеческие качества безотносительно к национальности. К самому факту нашей природной русскости папа и мама относились как к естественной данности без попыток эту данность не только осмыслить, но даже обсудить…

Дружеское окружение семьи было вполне интернациональным: русские, караим, украинка, татарка, армянка, довольно много евреев. Но о том, какой национальности тот или иной друг нашей семьи, я узнавал много позже (порой с изумлением), в доме об этом не говорилось. Явно нерусские фамилии не осмыслялись как инородные…

Колоссальное значение для поколений советских людей имела общая интернационалистическая направленность воспитания в школе, в вузе. Интернационализм был доминантой всего нашего советского быта…

Был ли я в то время «советским человеком»? Да, к стыду своему, по-видимому, был. Сегодня я воспринимаю это состояние как некий род гипнотического сна, в который я был погружен со школьной скамьи и от которого быстро и радостно избавился, когда пробил час. И вся прелесть в том, что, находясь в гипнотическом сне, я все же был и оставался русским, и обретение себя, когда гипнотизер скончался и закрыл свое страшное всепроникающее око, было легко и приносило наслаждение, которое испытываешь, когда вспомнишь что-то очень важное, но мучительно не вспоминавшееся!…

Поначалу русская интеллигенция интересовала меня в первую очередь как социальный феномен. Я изучал явление интеллигенции как «родовое понятие», не придавая большого значения ее национальности как категории «вида». На этом пути меня поджидали некоторые типовые ошибки, характерные для русских социологов и историков советской школы. В частности, я мечтал о всемирном братстве интеллектуалов, базирующемся на общечеловеческих ценностях науки и культуры и на цивилизационном всеприятии как свойстве стандартной интеллигентской души. Отвергая коммунистические идеалы, я чаял пришествия технократического общества и возвещал «революцию экспертов», которая должна придти на смену «революции менеджеров«в глобальном масштабе. Понятно, что при таком взгляде на вещи национальные проблемы России и русского народа были от меня весьма далеки…

Однако все негативные последствия так называемых реформ и крушения СССР быстро заставили меня сделать неизбежный вывод о проигранной нами Третьей мировой войне, которая, будучи «холодной», привела к весьма «горячим» последствиям. Трагические события конца 80-х - начала 90-х очень скоро обнажили свою этнополитическую природу. Я не только отчетливо увидел, но и всем сердцем почувствовал, ведя многолетнюю «битву» за трофейные культурные ценности, что Запад (весь без исключения), объятиям которого мы с восхитительным идиотизмом доверились, по-прежнему не считает русских за людей, относится к нам с позиций цивилизационного антагонизма в полном соответствии с концепцией Хантингтона. А между тем оплеухи, которые русским как нации стали раздавать «братские народы СССР» и страны-участницы Варшавского договора, одну хлеще другой, показали мне со всей очевидностью, что враждебное национальное отношение к моему народу свойственно не только «цивилизационно далеким» от нас сильным народам мира сего, но и народам, подобно шакалам, норовящим куснуть приболевшего льва, в том числе весьма «цивилизационно близким», таким как болгары, молдаване и украинцы.