Комната на Марсе - [53]

Когда Джексону было три года, он спросил меня, как сформировалась Земля.

– Как она попала сюда?

Я сказала, что никто не знает точно, но, возможно, был такой взрыв, который ученые называют «Большой взрыв».

– Но где были все, когда взрывался этот взрыв?

В его представлении люди существовали всегда. Люди, которые заботились друг о друге.

Адвокат дал мне телефонный номер службы детской опеки, где, по его словам, мне могли сказать имя куратора по делу Джексона, но я могла звонить только тем, у кого был счет «Глобал-телесвязь». Я писала письма и старалась не сойти с ума. Одно письмо я послала на старый адрес Евы, и одно на адрес ее отца, но я почти не надеялась, что до нее дойдет хотя бы одно из них. Я позвонила Джимми Дарлингу, но звонок не прошел, так как он не пользовался «Глобал-телесвязью». Я сказала себе, что если когда-нибудь выберусь на волю, то взорву «Глобал-телесвязь».

Я получила посылку. Меня позвали по фамилии в почтовое отделение, как одну из тех счастливиц, у которых есть семья, поддержка во внешнем мире, и мне разрешили забрать посылку. Хаузер достал мне три книги: «Моя Антония», «Я знаю, отчего птица поет в клетке» и «Убить пересмешника».

– Это все, что он тебе достал? – сказала Сэмми, подавляя смешок. – Даже я это уже читала.

Мне стало грустно и слегка неловко за этого учителя, который хотел помочь мне. Я решила оставить их у себя, пусть даже не особенно хотела их читать. Они были связью с внешним миром. Но одна женщина в моем блоке предложила в обмен на три книги шампунь и кондиционер. Государство дает своим заключенным только зернистое порошковое мыло для тела и волос. Возможность как следует вымыть и уложить волосы сделала меня счастливой, хотя бы на один вечер, ведь последний раз я могла позволить себе это еще до того, как меня арестовали, три года назад.

Я ходила на занятия Хаузера пару недель, когда он остановил меня после урока и спросил, понравились ли мне книги.

– Я с удовольствием читала их, – сказала я, – когда мне было четырнадцать лет.

Я не собиралась говорить этого. Это, несомненно, было опрометчиво для приручения моего Берндта.

– Господи, – сказал он. – Простите. Так неловко.

– Да ничего. Просто вы меня не знаете.

Он спросил, что бы хотела почитать, и я сказала, что не знаю. Я сказала, у меня много всего на уме, и сложно определиться.

Он достал мне еще книг. В одной, под названием «Пикап», рассказывалось о двух пьянчугах в Сан-Франциско в 1950-е. Я начала читать ее и не могла остановиться. А когда дочитала, сразу стала перечитывать. Я так и видела все, о чем там рассказывалось, хотя рассказчик не называет почти никаких мест, кроме Гражданского центра и угла Пауэлл- и Маркет-стрит, где разворачивается канатный трамвай, что приводило в восторг Джексона, как и всех малышей. Я водила его туда смотреть на уличных музыкантов. С некоторыми из них был знаком Джимми Дарлинг. Джимми знал самых разных людей, в отличие от меня, и если мы случайно встречали кого-то, вечер получался особенным, они приглашали нас на концерт, или вечеринку, или закрытый кинопоказ.

Когда я была маленькой, на углу Паулл и Маркет был большой «Вулворт» с отделом париков в центре магазина. Мы с Евой заходили туда и примеряли парики, делая вид, что собираемся купить их. Пожилые леди, работавшие там, помогали нам убирать волосы в особые сеточки и накручивали бесподобные причесоны. Мы смеялись и дурачились перед зеркалами, прихватывали макияж и заколки, и фотографировались в фотокабинке, которая была внутри магазина. Иногда после этого мы шли в кафе «Зимс» на Ван-Несс-авеню, заказывали кучу еды и уходили, не заплатив. Это было не то же самое, что свалить, не заплатив, из более знакомого «Зимса» на Таравал-стрит. Мы ощущали особую изысканность Старого города. Иногда мы заходили в музей, на Ван-Несс, чтобы спрятаться после «Зимса». Там была картина, которая нравилась Еве. Она называлась «Девушка с зелеными глазами». Среди ребят, с кем мы общались, было не принято ходить по музеям, но Еве никто был не указ, и ей нравилось смотреть на эту девушку с длинной шеей, словно стянутую полотенцем. Она пристально смотрела на нас, а мы на нее.

Всю долгую эру моего детства я носилась по улицам как типичный сорванец и думала о доме не больше, чем подростки с плаката на станции «Грейхаунд» на Шестой улице. Силуэты высоких фигур, словно длинные тени, и слова: «БЕГЛЕЦЫ, ОБРАТИТЕСЬ ЗА ПОМОЩЬЮ». И номер горячей линии. Мое детство было эрой горячей линии. Но мы никогда не звонили ни на одну из них, не считая розыгрышей, и я не была беглянкой. У меня даже была мама. Я могла бы узнать ее поближе, но я не сделала этого, не так хорошо, как могла бы. Когда мне было шестнадцать, я считала, что нам уже слишком поздно налаживать отношения. А когда я попала в тюрьму, то решила, что теперь уже действительно слишком поздно. Но я ошибалась. Слишком поздно стало только теперь, когда она умерла.

Я сказала Хаузеру, что прочитала «Пикап». Он спросил, что я думаю.

– Что это одновременно хорошая и плохая вещь.

– Я понимаю, о чем вы. Конец удивляет, да? Но от этого хочется перечитать книгу, чтобы понять, были ли там раньше подсказки.