Комната на Марсе - [38]
Я прошла туда в кандалах, в сопровождении Маккинли и еще одного копа, шагавшего позади меня.
В кабинете администрации передо мной возникла лейтенант Джонс.
– У вас имеется скончавшийся родственник, – сказала Джонс.
– Родственник?
– Тут написано – это ваша мать.
В Стэнвилле три тысячи женщин. Здесь то и дело бывает, что тебе сообщают неверную информацию – например, что ты ВИЧ-положительная, когда это не так. Или дают чужую почту. Я была уверена, что Джонс что-то напутала. Или просто решила помучить меня, потому что у нее была такая роль, мучить нас.
Я сказала, что не верю ей.
– Здесь написано: Гретхен Бекер. Погибла в автомобильной аварии в прошлое воскресенье, тридцатого ноября.
– Нет, – сказала я, – нет. Этого не может быть.
– Ее и ребенка забрали в главную больницу Сан-Франциско, – прочитала Джонс механически. – Ребенок получил неопасные для жизни повреждения.
– Это мой сын, – сказала я. – Ему только семь. У него никого больше нет. Я должна попасть к нему.
– Ты должна попасть к нему? У тебя два бессрочных приговора, Холл. Ты никуда не выйдешь отсюда.
– Это мой сын. Он в больнице, я…
– Холл, если бы ты хотела быть матерью, ты бы подумала об этом раньше.
Я метнулась к бумаге, которую держала Джонс. Я должна была увидеть ее.
Меня схватил Маккинли. Я попыталась вырваться. Мне нужно было увидеть бумагу.
Маккинли повалил меня на пол, и его большой ботинок мягко вжался мне в плечо, не давая подняться. Я понимала, что Маккинли не хотел мне зла. Я это чувствовала. Но Джонс была лейтенантом, его начальницей. Его ботинок прижимал меня к полу. Его ботинок говорил: «Твоя мать мертва». Моя мать мертва. Я осталась один на один с системой, словно на войне.
– Дайте мне увидеть бумагу, – сказала я. – Пожалуйста.
Мой голос был далеко не ровным – что правда, то правда. Я сказала «пожалуйста», срываясь на крик. Пожалуйста. Пожалуйста. Дайте ее мне. Дайте мне ебучую бумагу.
– Когда-то я жалела вас, сучек, – сказала Джонс. – Но если ты хочешь быть матерью, ты не попадаешь в тюрьму. Просто и ясно. Просто и ясно.
Я попыталась встать. На меня навалились другие копы. Я укусила чью-то руку. Они вдавили мою голову в пол. Я повернула ее в сторону и плюнула. Я плюнула на Маккинли и получила дубинкой по затылку. Зазвучала сирена. Сирена мычала мне в уши, и все, что я могла, это бороться.
– Это моя семья! Это мой сын! Это мой сын!
Я пыталась поднять голову, я брыкалась, сучила ногами, пока их не придавили к полу, пока не придавили каждую часть моего тела.
II
Док погряз в коррупции одним из первых среди следователей Рампартского подразделения ДПЛА. Он пошаливал, как он это называл, задолго до того, как они заработали плохую репутацию. По этой причине Док считал, что опередил свое время. Время, которое ему предстояло провести за решеткой, отбывая пожизненное заключение без права досрочного освобождения в блоке особой категории тюрьмы Новый Фолсом в Калифорнии.
В особом блоке имелась комната отдыха с монолитными бетонными сиденьями и широкой сценой, на которой разыгрывались драмы перед рядом автоматических дверей голубого цвета, с маленькими смотровыми окошками, шнипсами. Камера Дока была 8 на 10 футов, как и у всех, и, как у всех, у него был сокамерник. Сокамерников не выбирают. А в особой категории Нового Фолсома твоим сокамерником будет педофил, стукач или транссексуал, без исключений, поскольку именно таких держат в этом блоке. Делить камеру с транссексуалом – Док против этого не возражал. Он не имел ничего против мужчин с сиськами. Он даже развлекался с такими, не спереди, не всерьез, просто щупал их и приходовал сзади; он считал, что в жизни надо попробовать все. Транссексуалы в его блоке играли в софтбол пуховкой, и Доку нравилось смотреть на них, не меньше, чем другим полнокровным самцам. Им всем это нравилось. А что еще оставалось натуралам, угодившим пожизненно в тюрягу с кучкой других мужиков? И вдруг ты видишь перед собой этих созданий с большими задницами и настоящими, реальными сиськами, качающимися туда-сюда под казенными хлопковыми футболками, когда они бегают и прыгают по полю, трогательно беспомощные у площадки отбивающего, или несутся к мячу, летящему им навстречу, и никогда не могут поймать его. Они были забавными, глупыми и несобранными, и от них хорошо пахло, как от женщин, и, как у женщин, у них были куриные мозги, и они говорили мягкими или писклявыми голосами.
Док был бы не прочь делить камеру с кем-то из них. Но вместо этого его посадили со стремным типом, который изнасиловал свою дочь. Он сказал, что она была его приемной дочерью, когда Док потребовал от него отчет, как было принято в особой категории. О’кей, у всех нас есть что-то такое. Док честно рассказал, что его насиловал в детстве приемный отец. Он не стал наезжать на сокамерника. Это тюрьма. Здесь не бывает друзей. Никому нет дела до чужих чувств. Вы устанавливаете правила по камере и не переходите дорогу друг другу. Правила Дока в основном касались поддержания чистоты. Многие заключенные особой категории Нового Фолсома были помешаны на чистоте. Бетон в общей комнате сиял как стекло – настолько он был отполирован; это была сплошная чистота и блеск, само совершенство. Запах патентованного чистящего средства «Тюремный блок 64» в блоке Дока сшибал с ног. Он не просто был повсюду, а властно доминировал, пронизывал твое дыхание, мысли, бытие. Док, назначенный уборщиком в блоке, имел доступ к чистящему средству. Ему была оформлена личная поставка «Блока 64». Он мог бы пользоваться этим средством как одеколоном, но у Дока были деньги на книжках, и он пользовался настоящим одеколоном, а не каким-нибудь гребаным «Олд спайсом». Хорошим одеколоном от известного итальянского дизайнера, чье имя он все время забывал. Ах, да: Чезаре Пачотти. Ему всегда требовалось не меньше минуты, чтобы вспомнить это имя. «Блок 64» служил исключительно для удаления пыли и грязи с его личных вещей, то есть с его контрабанды. Любая вещь у тебя в камере, в случае шмона или твоего перевода, если ты не купил ее и не сохранил чек, чтобы доказать право на нее, конфискуется. Любая вещь у тебя в камере, на которую нет четкого разрешения УИУ Калифорнии, считается контрабандой. Прошу прощения – Управления исправительных учреждений
Что может быть хуже, чем быть 39-летней одинокой женщиной? Это быть 39-летней РАЗВЕДЕННОЙ женщиной… Настоящая фанатка постоянного личного роста, рассчитывающая всегда только на себя, Дейзи Доули… разводится! Брак, который был спасением от тоски любовных переживаний, от контактов с надоевшими друзьями-неудачниками, от одиноких субботних ночей, внезапно лопнул. Добро пожаловать, Дейзи, в Мир ожидания и обретения новой любви! Книга Анны Пастернак — блистательное продолжение популярнейших «Дневник Бриджит Джонс» и «Секс в большом городе».
Знакомьтесь, Рик Гутьеррес по прозвищу Кошачий король. У него есть свой канал на youtube, где он выкладывает смешные видео с котиками. В день шестнадцатилетия Рика бросает девушка, и он вдруг понимает, что в реальной жизни он вовсе не король, а самый обыкновенный парень, который не любит покидать свою комнату и обожает сериалы и видеоигры. Рик решает во что бы то ни стало изменить свою жизнь и записывается на уроки сальсы. Где встречает очаровательную пуэрториканку Ану и влюбляется по уши. Рик приглашает ее отправиться на Кубу, чтобы поучиться танцевать сальсу и поучаствовать в конкурсе.
Книга современного итальянского писателя Роберто Котронео (род. в 1961 г.) «Presto con fuoco» вышла в свет в 1995 г. и по праву была признана в Италии бестселлером года. За занимательным сюжетом с почти детективными ситуациями, за интересными и выразительными характеристиками действующих лиц, среди которых Фридерик Шопен, Жорж Санд, Эжен Делакруа, Артур Рубинштейн, Глен Гульд, встает тема непростых взаимоотношений художника с миром и великого одиночества гения.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
Давным-давно, в десятом выпускном классе СШ № 3 города Полтавы, сложилось у Маши Старожицкой такое стихотворение: «А если встречи, споры, ссоры, Короче, все предрешено, И мы — случайные актеры Еще неснятого кино, Где на экране наши судьбы, Уже сплетенные в века. Эй, режиссер! Не надо дублей — Я буду без черновика...». Девочка, собравшаяся в родную столицу на факультет журналистики КГУ, действительно переживала, точно ли выбрала профессию. Но тогда показались Машке эти строки как бы чужими: говорить о волнениях момента составления жизненного сценария следовало бы какими-то другими, не «киношными» словами, лексикой небожителей.
Действие в произведении происходит на берегу Черного моря в античном городе Фазиси, куда приезжает путешественник и будущий историк Геродот и где с ним происходят дивные истории. Прежде всего он обнаруживает, что попал в город, где странным образом исчезло время и где бок-о-бок живут люди разных поколений и даже эпох: аргонавт Язон и французский император Наполеон, Сизиф и римский поэт Овидий. В этом мире все, как обычно, кроме того, что отсутствует само время. В городе он знакомится с рукописями местного рассказчика Диомеда, в которых обнаруживает не менее дивные истории.
Ближайшее будущее. Льды Арктики растаяли. Туристический бизнес открывает новые горизонты, и для желающих достичь ранее недоступные места запускаются новые экспедиции. Пассажиры круизного лайнера мечтают увидеть белого медведя, а вместо него им придется найти еще нечто более удивительное – мертвое тело во льду. Кто этот человек? Был ли он жертвой незнакомцев или самых близких людей, безжалостно его предавших? Вместе со льдом растают и коварные тайны прошлого.
В самолете, летящем из Омана во Франкфурт, торговец Абдулла думает о своих родных, вспоминает ушедшего отца, державшего его в ежовых рукавицах, грустит о жене Мийе, которая никогда его не любила, о дочери, недавно разорвавшей помолвку, думает о Зарифе, черной наложнице-рабыне, заменившей ему мать. Мы скоро узнаем, что Мийя и правда не хотела идти за Абдуллу – когда-то она была влюблена в другого, в мужчину, которого не знала. А еще она искусно управлялась с иголкой, но за годы брака больше полюбила сон – там не приходится лишний раз открывать рот.
Натан Гласс перебирается в Бруклин, чтобы умереть. Дни текут размеренно, пока обстоятельства не сталкивают его с Томом, племянником, работающим в букинистической лавке. «Книга человеческой глупости», над которой трудится Натан, пополняется ворохом поначалу разрозненных набросков. По мере того как он знакомится с новыми людьми, фрагменты рассказов о бесконечной глупости сливаются в единое целое и превращаются в историю о значимости и незначительности человеческой жизни, разворачивающуюся на фоне красочных американских реалий нулевых годов.
История Вань Синь – рассказ о том, что бывает, когда идешь на компромисс с совестью. Переступаешь через себя ради долга. Китай. Вторая половина XX века. Наша героиня – одна из первых настоящих акушерок, благодаря ей на свет появились сотни младенцев. Но вот наступила новая эра – государство ввело политику «одна семья – один ребенок». Страну обуял хаос. Призванная дарить жизнь, Вань Синь помешала появлению на свет множества детей и сломала множество судеб. Да, она выполняла чужую волю и действовала во имя общего блага. Но как ей жить дальше с этим грузом?