Комната на Марсе - [20]

Мне сказали, что я встречусь с моим защитником в зале суда. Я встала, как мне велел судебный пристав, но не увидела никакого адвоката.

Адвокат Джонсона с волнистыми седыми волосами подскочил ко мне. Что еще ему от меня надо, подумала я.

– Мисс Холл? Роми Холл? Я ваш публичный защитник.

Вы можете сочувствовать адвокату Джонсона, если у вас есть такая потребность, но я не должна этого делать. Он хотел как лучше. Но он был некомпетентным и заработавшимся стариком. Из-за него я получила два пожизненных срока, потому что он не сумел донести до присяжных всю низость и подлость Курта Кеннеди и историю его одержимости мной.

Кеннеди помешался на мне. Он решил, что это дело его жизни – караулить меня перед моим домом, в гараже, где я держала машину, шпионить за мной в тесных торговых рядах моего супермаркета. Преследовать меня пешком и на мотоцикле. Когда я слышала звук его мотора, пронзительное жужжание, я вздрагивала. Он завел привычку названивать мне по тридцать раз кряду. Я сменила номер. Он узнал новый. Он приходил в «Комнату на Марсе», когда я была там, или поджидал меня заранее. Я просила Дарта вышвырнуть его, но он отказался. Дарт сказал, что это хороший клиент. А со мной можно было не считаться. В отличие от мужчин, плативших деньги. Кеннеди преследовал меня и не собирался оставлять в покое. Но обвинитель убедил судью, что поведение жертвы не имело отношения к делу. Оно не представляло неминуемой угрозы для меня в ночь совершения преступления, поэтому присяжные заседатели ничего не узнали об этом, ни единой детали. И пусть это судья не дал слово свидетелю, я винила адвоката. Я винила адвоката потому, что он должен был помочь мне, а я чувствовала, что он этого не сделал.

– Почему я не могу дать показания и все объяснить? – спросила я его.

– Потому что вы погубите себя при перекрестном допросе, – ответил он. – Я не могу позволить вам сделать это. Ни один компетентный адвокат не допустил бы вас до показаний.

Когда я снова попросила его, он стал закидывать меня вопросами. О работе, которой я зарабатывала на жизнь. О моих отношениях с Кеннеди и другими клиентами. О решении воспользоваться тяжелым инструментом. О том факте – о факте, сказал он с нажимом, – что я ударила человека, сидевшего на стуле, человека, которому требовались две трости, чтобы ходить. Я пыталась отвечать на его вопросы. Он отмахнулся от моих ответов и переделал их в новые вопросы, и я стала пытаться ответить на них, но запуталась. Когда он задал мне очередной вопрос, я закричала, чтобы он прекратил это.

– Вы не будете давать показания, – сказал он.

Всё, что знали присяжные заседатели числом двенадцать человек, это что молодая женщина сомнительного морального облика – стриптизерша – убила вышестоящего в социальном плане гражданина, ветерана Вьетнамской войны, имевшего увечье, полученное на работе и повлекшее за собой пожизненную инвалидность. А поскольку в деле фигурировал ребенок, они приплели угрозу благополучию ребенка. И не важно, что это был мой ребенок, а человеком, представлявшим для него угрозу, был Курт Кеннеди.

Адвокат Джонсона пытался убедить меня признать вину. Я отказалась. Я знала, как работает эта система, по крайней мере в общих чертах. Большинство дел так и не доходят до суда, потому что обвинители запугивают обвиняемых и вынуждают их признать вину, а адвокаты поддерживают их в этом, не желая вести заведомо проигрышные дела. Мой случай был другим. У меня имелись обстоятельства. Каждый, бывший рядом со мной и знавший мою историю, понял бы, что произошло и почему, только никого со мной не было и никто этого не знал.

Чего я не сознавала в то время, так это того, что большинство людей признают вину потому, что не хотят провести всю свою жизнь в тюрьме.

Я никогда не считала его своим адвокатом. Он для меня был адвокатом Джонсона, пусть даже я совершенно не знала Джонсона и не думала о том, что с ним случилось; он был просто еще одной жертвой системы, одной из многих тысяч. И все же мне нравился Джонсон. Мать его девушки была шерифом – и к черту всех, кто сомневался в этом.

В суде адвокат Джонсона то и дело говорил «вычеркните это» на середине своих предложений. «Вычеркните это». Может, это было нормально. Я не знала. Но каждый раз, как он говорил это, мое сердце падало.

Присяжные заседатели так и не узнали, чего я натерпелась от Курта, какому психологическому террору подвергалась – как он караулил меня повсюду, преследовал, названивал снова и снова, возникал передо мной в самых неожиданных местах. Ни о чем из этого не было сказано в суде. Что узнали присяжные заседатели, так это что я воспользовалась монтировкой (доказательство обвинения #89). Что жертва сидела на раскладном стуле, когда был нанесен первый удар (доказательство обвинения #74), и что другие слышали, как он звал на помощь (свидетельница #17, Клеменс Солар).

Обвинитель спросил коронера, своего первого свидетеля, сколько вскрытий тот провел.

– Более пяти тысяч, сэр.

– А сколько с травмой головы?

– Сотни, я полагаю.

Коронер показал по фотографиям и описал две смертельные раны. Причиной смерти была названа сильная черепно-мозговая травма. Коронер отметил, что мистер Кеннеди, кажется, потерял большой объем крови на крыльце обвиняемой.