Комната - [12]

Я забираюсь на качалку, чтобы снять коробку с играми с книжной полки. Сегодня я выбираю шашки и буду играть красными. Шашки похожи на маленькие шоколадки, но я много раз лизал их и обнаружил, что у них нет никакого вкуса. Они прилипают к доске с помощью волшебного магнита. Ма больше любит шахматы, но у меня от них болит голова.

Когда приходит время смотреть телевизор, она выбирает планету диких животных, где показывают, как черепахи зарывают в песок свои яйца. Из скорлупы вылезают маленькие черепашки, но мама-черепаха уже ушла, это очень странно. Интересно, встретятся ли они когда-нибудь в море, мама и ее детки, узнают ли друг друга или просто будут плавать рядом.

Передача о диких животных заканчивается слишком быстро, и я переключаюсь на другой канал. Здесь двое мужчин в одних трусах и теннисных туфлях бешено мутузят друг друга.

— Эй, вы, драться нельзя, — кричу я им. — Младенец Иисус на вас рассердится.

Но тут мужчина в желтых трусах заезжает волосатому прямо в глаз.

Ма стонет, как будто он ударил ее.

— Мы что, так и будем это смотреть? — Я говорю ей: — Через минуту приедет полиция со своей этой виий-а, виий-а, виий-а и отведет этих плохих парней в тюрьму.

— Но ведь это же бокс… грубый, но все-таки спорт, и боксерам разрешают драться, если они надевают специальные перчатки. Все, время закончилось.

— Давай поиграем в попугая, для пополнения моего словарного запаса.

— Хорошо.

Ма подходит и переключает телевизор на планету красной кареты, где женщина со взбитыми волосами, играющая роль босса, задает людям вопросы, а сотни других людей хлопают в ладоши. Я напряженно вслушиваюсь, как женщина разговаривает с одноногим мужчиной; я думаю, он потерял ногу на войне.

— Попугай, — кричит Ма и выключает звук.

«Я думаю, наиболее мучительным аспектом для всех наших зрителей является то, что вам пришлось пережить, — это как раз больше всего трогает…» — повторяю я слова ведущей.

— У тебя хорошее произношение, — говорит Ма и поясняет: — Мучительный значит грустный.

— Давай еще раз.

— То же самое шоу?

— Нет, другое.

Она включает новости, понять которые еще труднее.

— Попугай. — Она снова выключает звук.

— «А со всеми этими дебатами о лейблах, которые следуют сразу же за реформой здравоохранения, не забывая, конечно, о середине срока…»

— Больше ничего не запомнил? — спрашивает Ма. — Тем не менее ты хорошо справился. Только там было не слово «лейблы», а трудовое законодательство.

— Какая разница?

— Лейбл — это этикетка на помидорах, а трудовое законодательство…

Я громко зеваю.

— Ну, это не важно. — Ма улыбается и выключает телевизор.

Я ненавижу, когда картинка исчезает и экран снова становится серым. В эту минуту мне всегда хочется плакать. Я забираюсь на мамины колени. Она сидит в кресле-качалке, и наши ноги переплетаются. Ма — колдунья, превратившаяся в огромное головоногое, а я — принц Джекер-Джек, который в конце концов убегает от нее. Мы щекочем друг друга, потом Ма подбрасывает меня на ноге, а под конец мы изображаем острые тени на стене, у которой стоит кровать.

После этого я предлагаю поиграть в кролика Джекер-Джека, который всегда ловко обманывает братца Лиса. Он ложится на дорогу, делая вид, что умер, а братец Лис обнюхивает его и говорит:

— Не буду я тащить его домой, он слишком дурно пахнет… — Ма обнюхивает меня с ног до головы, строя уморительные гримасы, а я изо всех сил сдерживаю смех, чтобы братец Лис не догадался, что я живой. Но мне никогда не удается этого сделать — в конце концов я заливаюсь смехом.

Я прошу маму спеть смешную песенку, и она начинает:

— Червяк вползает, выползает…

— Тебя он смело поедает, — продолжаю я.

— Он ест твой нос, он ест твой глаз. И на ногах меж пальцев — грязь.

Потом, лежа на кровати, я принимаюсь сосать, но мой рот скоро засыпает. Ма относит меня в шкаф и укутывает по шею в одеяло, но я высвобождаюсь из него. Мои пальцы отстукивают ритм по красному концу одеяла. В эту минуту раздается бип-бип — это дверь. Ма подскакивает и ойкает — наверное, она ударилась головой. Она плотно закрывает дверцы шкафа.

В комнату врывается холодный воздух, я думаю, что это воздух из открытого космоса и пахнет он замечательно. Дверь издает звук бамп, значит, Старый Ник уже вошел. Сон с меня как рукой снимает. Я встаю на колени и смотрю в щелочку, но вижу только комод, и ванну, и еще круглый краешек стола.

— Похоже, что-то вкусное, — раздается низкий голос Старого Ника.

— А, это остатки праздничного пирога, — отвечает Ма.

— Надо было напомнить мне, я бы подарил ему что-нибудь. Сколько ему уже, четыре?

Я жду, когда Ма поправит его, но она молчит.

— Пять, — шепчу я. Но она, должно быть, все-таки услышала мой шепот, потому что подходит к шкафу и сердитым голосом произносит:

— Джек!

Старый Ник смеется — а я и не думал, что он умеет смеяться.

— Смотри-ка, оно умеет говорить.

Почему он сказал оно, а не он?

— Хочешь выйти из шкафа и померить свои новые джинсы?

Он говорит это не Ма, а мне. В моей груди стучит данг-данг-данг.

— Он уже почти уснул, — говорит Ма.

Но я не сплю. Жаль, что я прошептал слово «пять» и он меня услышал. Надо было мне сидеть тихо.

Они о чем-то разговаривают.